Генерал Коммуны

Изменения, внесенные Росселем, во многом смазывали неожиданность замысла Домбровского. Они как бы превращали красочную картину в геометрический чертеж. Попытки Домбровского настоять на своем кончились тем, что Россель резко оборвал его. На завтра было назначено наступление, строго подчиненное академическим правилам военной науки, — на большом участке фронта, со сложным маневрированием, требующим значительных сил. Командирам поручалось собрать к 11 часам утра на площадь Согласия двенадцать тысяч бойцов. Такова была минимальная цифра, на которую согласился Россель. Все отдавали себе отчет в том, что собрать такое количество людей в течение одной ночи почти невозможно. Эд наклонился к Домбровскому:

— Ну что, добился? — и тревога в его голосе была сильнее обиды.

Все же разъезжались взбудораженные, с тем особым чувством, которое всегда царит в войсках в последние часы накануне сражения.

Домбровскому любое наступление казалось лучше безнадежной обороны. Спускаясь по лестнице, он уже давал подробные распоряжения своему начальнику штаба Фавье о пунктах сбора, о том, какие части откуда брать, куда подтянуть резервы… Их догнал Ля-Сесилия. Длинная сабля, стуча, подпрыгивала за ним по ступенькам.

— Ух, до чего же я соскучился по настоящему сражению, Ярослав! — крикнул он, хищно скаля белые зубы. Сам буду драться… Версаля дойду!

— Смотри не заблудись, — меланхолично пошутил Бержере, идущий следом.

Домбровский вышел в сад. В холодном воздухе стоял густой, почти вязкий запах отцветающих каштанов. Валерий Врублевский догнал Ярослава, взял его под руку, и они пошли по аллее к воротам, где ординарцы взнуздывали коней. Врублевский заметно хромал, тяжело опираясь на руку Ярослава.

— Поди, с седла не слезаешь? — неодобрительно спросил Домбровский, косясь на больную ногу товарища. Старая рана, полученная Врублевским восемь лет тому назад в Польше, во время восстания 1863 года, снова открылась от частой верховой езды.

— Что же мне — в экипаже кататься? — рассеянно отозвался Врублевский. — Послушай, Ярослав, — продолжал он, спеша высказать беспокоившую его мысль, — я боюсь, что мы не успеем собрать людей…

Домбровский молча пожал плечами.

— …тогда этот чиновник отменит наступление. Я не верю ему. Не верю!

— Обиделся? — сказал Домбровский и шутливо толкнул Валерия локтем в бок. — Оседлал Россель вашего брата, а? Да я шучу, шучу. Конечно, главное, что пойдем вперед. Ведь благодаря ему…

— Знаю, знаю… Благодаря ему принят твой план и так далее. Ты считаешь, что это все? Думаешь, остальные были против? Не понял ты их. Они, как неумелые пловцы, торопились снять с себя всю лишнюю одежду, прежде чем броситься с моду. Ты не почувствовал за их жалобами воодушевления! Думаешь, меня обидела резкость Росселя? Он честолюбец — вот что страшно. Армия Коммуны — это дубинка в его руках. Он угрожает ею Версалю, чтобы заставить Францию продолжать войну с пруссаками. Не выйдет — и Коммуна ему не нужна. Потому ты молчал, когда он калечил твой план? Думаешь, мы не поняли? И если завтра он изменит, ты будешь также молчать?

Они остановились. Домбровскому подвели коня. Конь ткнулся белой головой в грудь хозяину и тихонько стал искать руку. Домбровский нежно погладил его по замшевым ноздрям.

— Ну что ж, договаривай.

— Ярослав, надо тебе принять командование армией, — очень тихо сказал Врублевский.

Домбровский резко повернулся.

— Мы — поляки… Понимаешь, — проговорил он, — мы для них поляки. Они плохо понимают, зачем мы здесь.

Врублевский сипло, прерывисто задышал, словно поднимаясь на крутую гору. Может быть, Ярослав прав. Он привык видеть в Домбровском старшего. Несмотря на доверие, которое оказывал им народ, они не раз замечали скрытую подозрительность к себе со стороны многих членов Совета Коммуны. Если бы Домбровский решился взять командование войсками в свои руки, Коммуна, нелепо боящаяся призрака диктатуры, могла бы обвинить его в измене. Произошел бы раскол среди командных кругов армии… «Париж захвачен поляками!» — брызгая слюной, кричал бы Тьер с трибуны Национального собрания.

— Дело свободы Франции для меня дороже всяких национальных предрассудков, — упрямо наклонив голову, наперекор своим мыслям сказал Врублевский. — Наоборот, я, как поляк, горжусь, что ты, мой соотечественник, оказался таким способным военачальником. А всякая клевета разобьется о нашу честность. Правда, как солнце, одна для всех.

— Не знаю, дружище, — вздохнув, отвечал Домбровский, ставя ногу в стремя, — в луже тоже есть свое солнце.

И все же он чувствовал, что Врублевский прав.

Валерий Врублевский.

Их торопили со всех сторон, и они расстались, не успев договорить. Так кончались все их встречи в течение этих суматошных недель. Они сходились и расходились, как два крыла летящей птицы.

Чужой

На окраине Жантильи Домбровский нагнал Росселя. Они поехали рядом, оставив несколько позади своих адъютантов и охрану. Ярослав поблагодарил Росселя за поддержку и принятие его предложения. Россель ответил вежливой, но холодной фразой, и разговор оборвался.