Генерал Коммуны

Контузия, полученная час тому назад в схватке у ворот Отейль, мешала говорить, каждое слово болезненно отдавалось в груди. Домбровский часто останавливался и, морщась, ждал, пока утихнет боль.

— Вам известно из моей телеграммы: чья-то измена помогла версальцам ворваться в город. Они и сейчас продолжают входить через ворота Отейль, Пасси и Сен-Клу. Пятьдесят моих волонтеров полтора часа удерживали замок Ла-Мюэт. Они отступили, не получив помощи. Я задержал колонну версальцев у ворот Пасси и тоже отступил, не получив подкрепления. В квартале Гренвиль удалось еще раз задержать продвижение версальцев. Я слал вам депешу за депешей. Нам надо было всего двадцать свежих батальонов, чтобы выбить противника из города. Семь часов прошло с тех пор, но мы не получили ни одного человека. Теперь не хватит и ста батальонов. — Домбровский облизнул сухие обожженные губы. — Я приказал свертывать фронт к северу, чтобы избежать обхода, а полковнику Лиссбону оттянуть войска с южных районов и попытаться отрезать версальцев.

Поднялся глухой шум. Домбровский передохнул и, подняв руку, закончил:

— Противник овладел Пасси, пороховыми погребами на улице Бетховена… По дороге сюда мне сообщили, что собрано одиннадцать батальонов слабого состава. Это все, что вы сделали… Отсутствие связи мешает мне точно выяснить положение, но в западные предместья вошло приблизительно девять дивизий, через южные ворота — три дивизии. Итого теперь в городе тридцать тысяч штыков версальцев против наших девяти тысяч.

Домбровский сошел с трибуны, присел на подоконник, предоставив Грассе отвечать на все вопросы. Изредка открывая глаза, он видел, как члены Комитета общественного спасения беспомощно рассматривают карту, не разбираясь в обстановке. Кто-то горячо доискивался измены. Каждый предлагал свой план спасения. Заседание потеряло всякий порядок.

— Необходимо еще раз запросить наблюдателей на Триумфальной арке!

— Единственный выход — передать все командование в руки одного человека.

— Ого! Чтобы это кончилось диктатурой?

— Не пугай нас словами! Наступило время, когда диктатура может спасти демократию.

— Граждане, достаточно, если мы передадим все полномочие исполнительной власти Делеклюзу и Домбровскому.

— Одного нужно, одного.

— Войдя в Париж, версальцы погибнут среди баррикад!

Минуты шли за минутами, и шум становился все бестолковей. Отовсюду слышался визгливый, царапающий голос Феликса Пиа:

— Я говорил… я предупреждал… я знал…

Домбровский не любил Пиа. Член Комитета общественного спасения Феликс Пиа ни разу не посетил аванпосты, зато его всегда можно было встретить в кулуарах ратуши, в бесчисленных комиссиях, в кафе, в редакциях. Всюду он произносил речи. То неистовствующий, то патриархальный, подделываясь под героев 93-го года, эффектно помахивая красным шелковым шарфом члена Коммуны, он расхаживал прыгающей походкой, всюду вмешиваясь, путая, отнимая время пустыми хвастливыми речами, сея раздоры, занимаясь интригами. Домбровский не скрывал своей неприязни к Феликсу Пиа и вскоре обрел в нем врага.

Несколько раз Ярослав порывался что-то сказать, но его голос тонул в общем гаме. Никто больше не обращал на него внимания. Подозвав Грассе, он шепнул ему что-то на ухо. Грассе, выбежав на трибуну, ожесточенно заколотил рукоятью револьвера по столу, водворяя порядок.

— Генерал Домбровский предлагает ударить немедленно в набат, разбудить Париж, поставить под ружье всех мужчин!

Тотчас откликнулся Пиа:

— Ударить в набат? Ни в коем случае! Такой поступок обнаружит нашу слабость. А паника?.. — И язвительно добавил: — Не все обладают хладнокровием гражданина Домбровского.

Но Грассе продолжал настаивать, и Пиа накинулся на него.

— Коммуна! — декламировал он, простирая руки с такой невыносимой напыщенностью, что Ярослав зажмурился. — Коммуна — мое детище. Я хранил свою мечту двадцать лет, я ее вскормил, я ее взлелеял и не дам всяким проходимцам ее погубить! — Пиа вызывающе оглядел Домбровского. Ему всячески хотелось пробить стальную кольчугу спокойствия, которой всегда был закрыт этот человек.

— Хватит, благодаря твоим заботам, гражданин Пиа, мы потеряли Кламар и Мулен-Саке, — возмущенно заметил кто-то из членов военной комиссии.

— Это оскорбление, клевета! — завопил Феликс Пиа. — Я требую доказательств!

И снова поднялся галдеж. Кричали, пререкались, вспоминали падение форта Исси, кого-то опять обвиняли в измене. Ярослав пропускал мимо ушей все оскорбления, грязные намеки, которые позволял себе Пиа. Прильнув лбом к холодному стеклу окна, он ловил далекие звуки выстрелов. Судя по их силе и направлению, версальцы, наверное, подходили уже к Трокадеро.

Бешенство душило его. Он оторвался от окна; в груди под бинтом тяжело заныло; дым, плавающий в воздухе, словно наполнил голову, смешивая мысли в горячий хаос; огненные пятна свечей закачались, сливаясь в темный круг, и вот это уже не круг, а лицо Пиа, — оно растет, увеличивается, и вот уже можно видеть только огромный разинутый рот…