Генерал коммуны. Садыя

«Кто у него очередная жертва? — думал он. — Я жертва. Я сам отнес Дыменту свою рукопись. Я сам дал ему возможность влезть в мое сердце, в мою душу… А потом меня вытряхнут, забудут: был, мол, такой «выскочка», с треском провалился. И будет у него новый справочник по сооружениям связи на предприятиях…»

Сережа резко бросил буфетчице деньги. И, не дожидаясь сдачи, пошел из буфета. «Эх ты, холоп…»

Буфетчица недоуменно пожала плечами.

В этот вечер он нечаянно столкнулся на улице с Валеевым.

— Вот видишь, с дочкой гуляю, — с улыбкой заметил секретарь партбюро. — Растет не по дням, а по часам. Еще недавно на руках таскал, теперь на руки ни в какую — ножками хочет… Софа. Вот так. Когда у тебя будет такая же?

Софа была похожа на отца. Такая же яркая, черномазая. Переваливаясь, пухленькая, румяная Софа старалась то и дело улизнуть от него. А тот ворчал, грозил пальцем:

— Я тебе… под машину угодишь. — И снова бросал едкий насмешливый вопрос Балашову: —Ну, когда? Пора, друг, пора. А то когда воспитывать-то? Годики-то идут… и бегут без задержки.

Сережа утвердительно кивал головой:

— Женюсь. Год-два, и женюсь!

Валеев пригласил выпить по кружке пива. Подошли к киоску. Пеной бежало пиво через край кружки. Сережа ощущал горечь. Валеев тянул с удовольствием, сверкая черными глазами. Софа тоже просила пива. Но отец отрицательно покачал головой:

— Ишь ты, пончик. Она у меня, как пончик, надутая, краснощекая.

Софа хныкала.

Валеев взял ее на руки и вынул конфетку — вот твое. Потом достал носовой платок и стал вытирать ее лицо:

— Расхныкалась, разве можно большой девочке? Дядя смеется, стыдно за тебя… Ну? — Неожиданно он спросил Балашова: — Слушай, что тебя связывает с Дыментом?

— Соавторство, — зло бросил Сережа, — да-да, соавторство.

— Да ты не колись…

Валеев помолчал.

— Что, как рак, назад пятишься? — И вдруг так же зло бросил: — Но мы тебя не отдадим ему! Понял?

46

Тюлька лежал на спине, смотрел в небо, на мерцание звезд, на их перемигивание, весь ушедший в собственные мечтания и думы. На новое место перебазировали вышку. Бригада решила дать еще одну скважину на старом оборудовании — экономия подходящая. Тюлька дежурил. Часам к десяти обещал приехать из города Андрей Петров. Он что-то задерживался, и это даже радовало Тюльку. Хотелось продолжать мечтательный сон… видеть ее лицо… глаза. Чистые и голубые, как при луне снег. Бескорыстные и большие. От них он не мог оторваться, потому что в них было столько света, столько необходимого ему счастья. И по первому зову этих больших и лучезарных глаз он готов пойти на край света.

Он слушал ее голос, с трепетом улавливал каждую интонацию, потому что голос был нежный, женский и родной. Она говорила, он слушал, слушал.

Еще в первый тот день, в дождевую крутень, идя по озябшей от весеннего холода улице, он думал, что вот и измята чья-то невинность, и что в этом виноват он, Тюлька, и ему не тяжело и не радостно: измята, ну и пусть; его собачья жизнь тоже кем-то измята и исковеркана, и какое ему дело до того, кто его исковеркал, и до тех, кого он измял…

А потом он стал сожалеть о том, что сделал; увидел, что на следующий день не может сделать так, как в первый, и что в больших ее лучистых глазах, и в доверчивой груди, к которой он прижимал свою голову, ощущая, как тревожно бьется ее сердце и его собственное, и во всем ее облике и душе он нашел забвение… Как хочется быть любимым, как хочется дышать так же свободно и легко, как другие!.. Вся его истасканная жизнь искала бескорыстной и преданной любви, и он вдруг понял, что нашел то, что искал, отчаявшийся найти, и что люди, которым он делал зло, поверили ему… Люди! Простодушные люди! Андрей Петров, Галимов, Марья и Садыя — это они оставили его с собой; это она, Марья, поверила, как и Андрей Петров, в его честность и порядочность. О люди! Вы так встряхнули душу, так растревожили… Он раньше легко мог обходиться без вас, а теперь уж не мог. Не мог, потому что познал настоящую дружбу, потому что Марья…

Тюлька вздрогнул, ему показалось, что кто-то потревожил его мучительную исповедь. Он быстро встал и вышел за дощатый щит — никого, тишина. Показалось, видно. Разве он кого-то боится? И разве он может чего-то бояться, когда рядом в душе она, Марья.

Он снова прошел за загородку и лег. Звезды как будто стали бледнее. Тяжелый, насыщенный ароматом трав воздух давил грудь. Небо синело. Закинув за голову руки, он стал искать свою счастливую звезду.

«Жениться…» — «Я люблю тебя чистой душой и хочу быть любимой!..» Он словно слышал ее слова. «И я хочу, и я… хочу, чтоб та, первая ночь была второй и третьей… и бесконечной ночью…»

Она должна быть с ним…

«Жениться…»