Генерал коммуны ; Садыя

В то время еще был жив Саша. Он смотрел на Садыю, не то одобряя, не то осуждая ее поведение. Но ей было безразлично. С каким терпением она терла это маленькое, крохотное тельце, затем кормила, поила, одевала.

Мальчишка спал со Славиком, привык к их дому, к Садые.

Почти два года жил в их семье мальчик. У него были большие музыкальные способности, и она ездила с ним в Москву, чтобы устроить в музыкальное училище, — он так хотел стать военным музыкантом.

Саша сердился:

— Ты забыла дом и детей. У него ведь есть родители. Как-никак.

— А что родители? Родителям не до него: женятся, расходятся. А мальчику надо учиться. Как ты этого не поймешь, Саша.

И Саша смягчался:

— Пошли ему сто рублей. И впрямь жалко, парень уж очень милый.

Помогая всему живому, Садыя не только видела в этом необходимость, но и обретала радость, потому что «жалостливость» была естественной чертой ее характера.

Садыя любила животных, но не ради эгоистической забавы. Она презирала женщин, не имеющих детей и отдающих самые лучшие порывы женской ласки и любви домашним крысоподобным собачкам.

«Женщина всегда могла бы усыновить и воспитать одного ребенка. Это не заслуга, это необходимость, заложенная в ее организме природой, и одновременно нормальное, естественное требование общества, в котором она живет…»

Садыя до безумия любила детей. Она любила их не по жалостливости, а по истинной привязанности к маленькому существу, в котором столько светлого тепла, наивности и простодушия. Все красивое, расцветающее — в детях. Она не могла видеть детей плохо одетыми, голодными, не имеющими родительской ласки. Каждый ребенок для нее всегда был олицетворением ее собственных детей.

«Как можно бросить человека? Для кого же мы готовим этот мир радужных красок?»

Трудно приходилось готовить этот мир. Часто она поступала противоестественно, что было в несоответствии с ее характером. Но поступала и продолжала поступать так, а не по-другому. Она любила людей, все живое на свете, она первая готова была подать руку помощи. Но она становилась холодной, безжалостной к гизатуллиным, к грабителям, пойманным на улице, к людям с нечистой совестью.

«Где милосердие?» — словно чей-то голос спрашивал из темного угла.

«Милосердие в справедливости», — отвечала Садыя. Сколько раз, сбитая вопросами из угла, волновалась, думая, что она чего-то не учла, что нельзя к живому существу, к человеку тем более, относиться без сострадания, что от людской черствости она сама не раз плакала. Но она не могла быть несправедливой, потому что за этим стояли опять люди и та новая жизнь, которую она и они с любовью строили. Она не была мстительна, она легко прощала людей, понявших ошибки. Но она не прощала тем, кто под маской раскаяния скрывал безобразное или утонченное лицо бандита или стяжателя.

«Лишать человека общества, это, конечно, противоестественно, но оградить людей от этого негодного человека — реальная необходимость.

Женщина, какая бы она ни была, рождена любить. В этой жизни я не должна ненавидеть, презирать, а я ненавижу, презираю.

В этой жизни я должна только радоваться. А я часто переживаю, страдаю.

Я борюсь, и презираю, и ненавижу не потому, что не способна любить, а потому, что я хочу, чтоб мои дети и дети моих подруг были счастливыми, всегда одетыми и обутыми, всегда жизнерадостными и веселыми. Это ведь частичка моей души.

Я всегда нахожу в себе, казалось бы, противоестественное; но и все это лишь суть моего развития, моего естества, моего характера; в буднях работы я нахожу праздники, удовлетворение. В переживаниях за детей я тоже нахожу удовлетворение.

Счастье всегда доступно женщине, и пусть те, кто думают, что оно доступно не всем женщинам, не сидят сложа руки, а внимательно присмотрятся к жизни, и они поймут, что надо не только мечтать о нем, а добывать счастье своими руками.

Неужели наши матери, столько перенесшие в жизни горя, родили нас для того, чтобы нам бездействовать?..»

36

— Эх, теперь шайкой поддать бы. Маловато пару.

— Что у тебя вместо сердца, глыба, что ли?

— Крой, Тюлька, все равно бога нет. Душа вон из тебя.

— Банщика, банщика! Пару подбавить!

Идет среди скамеек Тюлька — тело узкое, багровое; низ широкий, посажен крепко, поэтому и ноги кривые, вывороченные; голова маленькая, верткая, на сильной, жилистой шее.

Провожают его, восторженно хлопают по мокрой лоснящейся спине:

— Кривое дерево в сук растет.

А Тюлька наливает шайку что ни на есть холодной водой:

— Ну-ка, пацан, окати.

Еле подымает Марат шайку; нагнулся Тюлька, вздрогнул — обожгла вода холодком.

Стоит Тюлька, собой любуется, своими мускулами. И приятно ему, черту.

Выбрал момент Марат, подошел:

— Дядя, потрите мне спину.

Бегает мочалка, как у заправского банщика; по гибкой, упругой спине Марата красные пятна выступают, а приятно, у мальчишки дух захватывает.

Ударил Тюлька под конец мочалкой — будя… ишь, расчухался.

Окатился Марат горячей, а затем холодной — вот удовольствие, не знал. Есть вкус у тети Даши, недаром мальчишку в баню прогнала: