Генерал коммуны ; Садыя

…В саду поставлены столы. Сам Кузьма еще раз проверил электричество; вспыхнули лампы: красные, зеленые, желтые… Мечтал ли Кузьма под старость об этом? Кузьма задумался. Вспомнил свою свадьбу. В маленькой завалившейся избенке народу пропасть. Они с Марфой в углу, прижали молодых — не дыхнуть, не повернуться. Молодой, статный, он тогда по случаю женитьбы на побывку пришел из армии. Марфа — девка удалая, красивая, выбранная им в один вечер — с одного взгляда, как говорится. Пришли они однажды с другом, одногодком Павлом Русаковым на вечерку к Мокею Зябликову. Глаза у Марфы — как сливы налитые, в них огонь бесовский. Сама плясать пригласила — а ну, покажи, на что способен! И Кузьма как пошел выплясывать, аж все рты пораскрывали! А между прочим, сумел шепнуть удалой девахе: «Выходи попозже на выгон, ждать буду…» Вспыхнула румянцем Марфа. «Ишь ты, какой шустрый!» И пересела на лавку к другому парню. Сердце екнуло у Кузьмы от ревности. Поделился с дружком. Павел Русаков верно сказал: не уйдет она от нас, Кузя! И вправду. На этот раз не пришла на выгон — на другой раз пришла… И на третий тоже…

Очнулся Кузьма от дум. Марфа потревожила; что же встал посреди сада и про дело забыл — скоро гости начнут собираться!

Кузьма посмотрел на жену с горькой грустью: вот она, вишенка, какая стала. У глаз, от носа и по щекам морщины и крупные и мелкие пролегли. Как время-то быстротечно! Постарел я изрядно. А какими с Павлом Русаковым молодцами были! В могиле Павел-то… И поверить трудно! Давно ли, помню, зимой в пургу за Марфой в роддом ездили…

— Марью-то Русакову пригласила? — неожиданно строго спросил он. Марфа недоуменно пожала плечами.

— Совсем старый стал. Намедни как петушился — чтоб в моем доме и духа Русаковых не было.

Кузьма неприятно поморщился.

— Будя, не вспоминай. Мало ли что со злости наговоришь. Сыновья само собой, а сваха Марья-то при чем тут? Жизнь всех рассудит, Марфа. Ты уж пригласи ее, не обижай.

Вот всегда так, говорила твердолобому: как же без Марьи-то, перед селом неудобно, Русаковы завсегда с нами дружбу водили. А в годы тяжкие мы с Марьей во всем были заодно, что одна семья… Как отрезал: еще бы! Дочке жениха из них метишь! Как же! Как же! Ну что с ним, твердолобым, говорить, вот заладил свое… А теперь — почему Марьи нет? Хорошо, что я тебя, старого дурака, не послушалась. Сама сходила за Марьей-то…

* * *

Над селом ползет сиреневая мгла; стоит парная теплынь; в эту пору над Александровкой гуляют садовые запахи.

У Староверовых — пир горой. Над речкой и всей Лягушовкой слышится нестройный, веселый людской говор. Перебивается он то выкриками, то песней. Вспыхнет песня, взовьется трелью высоко-высоко и вдруг ни с того ни с сего заглохнет — или песня не та, или запевала не тот…

Кузьма поминутно поглаживал свои соломенные усы и чокался с соседями по столу и со всеми, кто подходил его поздравить.

Когда гости, хмельные и веселые, под перезвон рюмок и стаканов кричали «горько», он, улыбаясь, с задором, под смех окружающих обнимал за плечи Марфу и целовал в губы. Она неторопливо вытирала губы полотенцем — в молодости, дескать, было и жарче, и слаще…

Катенька — по правую сторону от отца, почти рядом с тетей Марьей. Украдкой поглядывала на тетю Марью. Та сидела скромно, чокаться не тянулась. Есть — ела, пила мало, пригубит — и все. Была задумчивая. В глазах ее — непонятная для Катеньки грустинка. Что на сердце у нее? Вот подойти и спросить, а может быть, и спрашивать не надо — вот так, просто обнять ее и сказать ласково: «Не печалься, тетя Марья… Я тебе как родная».

И Катеньке стало немного обидно. Ведь не подойдешь и не скажешь. И рядом Иван не сидит…

В это время встал Кузьма, протянул рюмку к Марье Русаковой. Марья тоже встала.

— Спасибо, Марьюшка, что не обидела, пришла в наш дом, — сказал немного нараспев Кузьма и поклонился, но, встретившись взглядом с младшей, нахмурился. Кузьма под одобрительный говор соседей чокнулся с Русаковой. Марья тоже поклонилась и села.

— Жаль, Сергея Павловича нет, — неожиданно произнес Кузьма, — и Сергей Павлович не охромел бы, если бы пришел уважить.

Кузьма улыбнулся, и от несоответствия этой ласковой улыбки нелюбезным словам его слова приобретали особый оттенок и значение.

— Видимо, у теперешних, — продолжал хитровато Кузьма, — не шибко много почтения к старикам… То дела мешают, то скучно им с нами…

— Ну что тут будешь делать! — вспыхнула Марфа, — опять старый за свое. Да молчи ты, ехида! — толкнула она мужа.

— Горько! Горько! — закричали кругом.

Кузьма обвел хмурым взглядом гостей, сердито глянул на жену и наспех чмокнул ее.

— Сколько раз просил — не учи! — гневно бросил он.

Заметила Катенька, что глаза тети Марьи как будто просветлели. Катенька вскинула голову и с любовью посмотрела на тетю Марью. Та чуть заметно кивнула головой, — а может, это Кате показалось. А рядом за спиной Вера на ухо шепчет — да такое, от чего совсем дух захватило: «На крыльце Иван ждет, пойдешь иль нет?» Катенька с тревогой посмотрела на отца.

«Иди, — кивнула ей сестра. — Иди уж. Давно ждет — обидится».