Генерал коммуны ; Садыя

Гости пели да плясали, а Катенька тем временем вышла со стопкой посуды на кухню.

Хоть и пьян Кузьма, да про младшую дочь не забывал: нет-нет да и скосит взгляд в ее сторону. А тут — посмотрел, а дочки — след простыл. Позвал Веру.

— Где Катенька?

— Да я послала ее с посудой грязной.

Вроде успокоился Кузьма, подкрутил рыжие, торчащие усы.

— Ты за ней поглядывай, дочка, я ее, хитрущую, знаю.

К Кузьме пробрался пасечник, одноногий Мокей Зябликов.

Он не один раз пытался что-то сказать, но никак ему это не удавалось: то жинка мешала, то другие опережали, то песня затягивалась.

— Вот ты, Кузьма, — Мокей, придерживаясь за стул, горделиво поднял голову, — сколь лет-то был первейшим… И тракторист-то ты, и механик, и полевод даже, и кузнец, каких поискать, и бог тебя знает, что ты такое… А теперь ты кто? Ну-ка скажи, кто ты есть?

— Пенсионер, — густо краснея, словно признавался в нехорошем, ответил Кузьма.

— Во-о! — торжествуя, протянул Мокей. — Пен-си-о-нер! А почему, дозвольте спросить: года подошли, старость одолела?

— Старость ни при чем, — обиженно пожал плечами Кузьма.

— Во-о! — снова торжествуя, воскликнул Мокей. — Конечно, ни при чем! Это, скажем, для меня или вот для него, — ткнул он пальцем в сторону конюха Савелия, — его годы скрутили, а ты вон какой! Тебя колом не сразу свалишь! Так вот скажи, любезный, как на духу скажи: почему ты не в колхозе?

Вокруг Мокея зашумели. Жена тащила Мокея за пиджак — пьян, честное слово, пьян…

Не унимался Мокей.

— Почему хапуга Остроухов — механик, да еще и главный, а Кузьма наш — мастер, честный человек, на печке дрыхнет? А я скажу — почему… Надо знать нашего Чапая… Чапаю так угодно! Потому что ты не жулик, ты кусаться привык… А тот припачкан, он голос не подымет — вот что я думаю, а? — И Мокей усмехался, — вот от безделья и возишься с этой безделицей, — Мокей показал на гирлянды лампочек в кустах.

— Знаешь что, Мокей, — недовольно прервал его Кузьма, — не гоже валить все в кучу. Я не знаю — хапуга или нет главный механик, но что дело он знает — тут спору нет. И Чапай — не последний работник. Что же из того, что хитрит, должность у него такая, что надо ловчить!

— А колхозников кто надувает? — вскрикнул Мокей. — Вон Тимоха Маркелов, здесь он сидит. Так вот спроси — много он дней ходил за кладовщиком? И отказу нет, и платы нет! А Румянцевой? А Хорька… Про себя я уж молчу. Я и члену парткома Аркаше Шелесту про такое безобразие сказал. Я, брат, как и ты, борюсь, как и ты, за правду стою!

При последних словах Мокей важно надулся и победно всех оглядел.

Поднялся шум. Одних Мокей напугал, у других вызвал ехидные усмешки, третьих заставил вступиться за Чернышева. Даже Тимоха Маркелов не был согласен с Мокеем.

— Хитер-то Чапай, хитер, — говорил он, — но в то же время как бы и честный человек! Не в свой карман ложит.

До поздней ночи в староверовом саду шло шумное гулянье. Немного утихая, когда на простор ночи вырывалась песня — то плавная, даже медлительная, про Стеньку Разина, про ночку темную и любовь неверную, то задорная, хмельная, с прибаутками; под эту песню не жалели подметок.

8

Мокей Зябликов на протезе, опираясь на палку, с трудом передвигал свое полнеющее с годами тело. Правда, недавно у Староверовых пустился было по пьянке в пляс, но потом еле дополз до своего дома — все плакал: ой, улюлюшеньки, ой, улюлюшеньки, за что мне такое наказание… Жена, растирая культяпку, причитала: «Вот же, господи, навязался на мою шею. Дурная голова ногам покоя не дает».

— Да ног-то нет, милочка, — стонал Мокей, — одна боль…

— Молчи, а то брошу, никудышный! Тож лезет себя показать.

…На зорьке, когда туман над Хопром стал белесым, Мокей медленно взбирался на кручу, шел за харчами с пасеки. Правобережье — крутое, изрыто лощинками. Вовсе запыхавшись, Мокей выбрался наконец на равнинное место и остановился передохнуть. Пот так и лил с него. Вынув из кармана пожелтевший от махорки, скомканный платок, Мокей начал вытирать им свое медное лицо.

…И вдруг заслышал мотоциклетную трескотню.

Мокей встал посреди дороги, руку поднял. Издали приближался мотоцикл с коляской. «Аркашка Шелест из второй бригады катит, — промелькнуло в голове у Мокея, — место есть, зараз оседлаю его».

Мотоцикл с коляской затормозил, но рулил им не Аркадий Шелест, а Остроухов. Быстрым движением механик поднял на лоб очки и ожег калеку юрким, злым взглядом — чего, мол, руками машешь, под машину, что ль, хочешь попасть…

Остроухов недолюбливал Мокея: тоже мне — «критик» выискался! К тому же совсем недавно на колхозном собрании пасечник снова царапнул его — назвал «хапугой». Остроухов помнил это, да и Мокей не забыл. Огорчившись, что повстречался не Шелест, он все же попросил:

— Возьми, Леонид Алексеевич, все ж по пути…