Генерал-марш

Бакич вел свои отряды сквозь горы Тану-Ола по реке Элегест – прямо на Атамановку. Там и ждал его черный от злобы Иван Кречетов. Элегест – речка невеликая, но опасная ледяными заторами, а еще более внезапными подъемами воды. Именно возле Атамановки имелась самая удобная переправа. Знал генерал от лазутчиков, что мало войск у «красных», считай, половина ушла на север, где еще воевали усинские казаки, оставшиеся верными мертвому Адмиралу. Иван Кузьмич, собрав в кулак всех, кто мог держать винтовку, занял позиции на правом берегу. Деваться генералу было некуда, именно здесь Элегест тек в одном русле, еще не делясь на десятки рукавов. Ниже по течению ни коннице не пройти, ни пушки не переправить.

Отступающая вместе с «беляками» зима пришла к ним на помощь. Возле Атамановки сохранились ледяные мосты, неудобные, но все же проходимые, вполне пригодные для перетаскивания артиллерии. Кречетов ждал. Расчет был прост, как винтовка Бердана. Когда головные сотни перейдут по льду по пояс в холодной воде, им ничего не останется, как сделать привал, чтобы белье да портянки сменить. Вот тут их и прищучить можно, а потом и со второй половиной разобраться. Но и черногорец воевать умел. Первым делом переправил конницу и развернул две трехдюймовки. Добродошао, браћа-партизани![17]

И тогда Иван Кузьмич поднял Серебряную – ветеранскую – роту.

Потом уже ему рассказали, что такие роты воевали по всей бескрайней партизанской Сибири. Имя давали им за блеск крестов и медалей. Рота собралась непростая. Те, что дрались еще на Японской, не слишком жаловали молокососов. Серебряная рота Обороны Сайхота была ужасом для комиссаров и головной болью командиров. Бородатые дядьки и деды, помнившие Мукден и Августовские леса, слушались хорошо если через раз.

«Серебряные» атаковали молча, перейдя ледяной Элегест вброд. И только когда ударили в штыки, заорали и заревели – да так, что столпившиеся у переправы казаки Бакича кинулись врассыпную. Тот, кто был поближе, не желая искушать судьбу, предпочел сразу бросить винтовку. А на другом берегу партизаны уже брали в кольцо ополоумевшую от такого наворота конницу. Бакич ушел – прорвался с десятком самых верных через узкое речное ущелье. В горячке боя не заметили, а потом уже поздно было. Не достались Кречетову-победителю ни сам черногорец, ни Настасья Павловна…

– Ну, быстрей летите, кони, отгоните ж прочь тоску!

Мы найдем себе другую – раскрасавицу-жену!..

2

– Вот, значит, какая канитель, товарищи, – подытожил Иван Кузьмич. – Как далеко идем, сказать права не имею, когда вернемся – и сам знать не могу. Так что решайте. Кончилась война, стало быть, за вами вольный выбор, как душа ляжет.

Речи говорить Кречетов не умел и не любил, зато был способен, когда нужно, ухватить самую суть.

– А кто пойдет, такое увидит, что внукам-правнукам рассказать не стыдно. Так что решайте, товарищи бойцы, думайте!..

Пустая площадь, вдали дацан Хим-Белдыр золотом под ярким солнцем блещет, над головами – бездонное синее небо. Легкий ветер, белесая пыль.

Тридцать два добровольца. «Серебряные».

Пришли, как на войну, при полной выкладке, с «винтарями» и самодельными бомбами у пояса. Красные ленты на гимнастерках, широкие охотничьи ножи. Впереди строя, сошками в пыли, два трофейных «Люиса».

Стариков не было, вызвались, кто помоложе да кровью горячей. На том и расчет строился. Знал Иван Кузьмич, как трудно после войны к миру привыкать. Иной и не сможет, душой закиснет. Вот и нашлась отдушина.

Что скажете, бойцы?

– Гражданам нужно разъяснить! – проскрипело сбоку. – Вы, товарищ Кречетов, напрасно не коснулись политического момента.

Лев Захарович Мехлис одернул гимнастерку, шагнул вперед.

– Товарищи! Красные орлы революции!.. Международное положение Союза Советских Социалистических Республик!..

Иван Кузьмич тяжело вздохнул. И ведь не прогонишь! Увязался с самого утра, словно хвост за собакой. К делу бы полезному его пристроить, только вот к какому?

Комполка Волков уехал так же незаметно и тихо, как появился, пообещав встретить отряд в Монголии и проводить до южной границы. Мехлис, к сожалению, остался, вроде как похмелье после праздника. И тошно, и на душе гадко, и деваться некуда.

– …Близок день, когда могучие волны Мировой революции захлестнут желтые пески спящей Азии, пробудят миллионы рабочих и крестьян!..

Посланец ЦК оказался неутомим и деятелен, словно тифозная вошь. С утра до ночи он либо шнырял по Беловодску, смущая народ, либо сопровождал Кречетова, дабы поддержать его огненным комиссарским словом. Трудно сказать, что было хуже.

– …Чем наглядно покажем пролетариату всех континентов яркий пример классовой борьбы. Выполняя указание нашего великого Вождя о союзе рабочего класса и угнетенных народов колоний и полуколоний…

– Заткни звонаря, Кузьмич!

Товарищ Мехлис замер с широко открытым ртом.

Правофланговый бородач, бывший старший унтер-офицер, получивший первый «Егорий» еще в августе 1914-го, неторопливо шагнул вперед, смерив посланца ЦК откровенным взглядом. Тот попятился.