Генерал Раевский

Вчерась приехавший курьер унтер-офицер сказывал, что граф Каменский идёт к Рущуку, оставив брата обсервировать Шумлу, и подорожная написана: лагерь 8 вёрст от Шумлы. Я Вам и прежде сказывал, что кампания тем и кончилась. Рущук осады не выдержит, потому что наполнен деревянными строениями. Разве визирь придёт оной препятствовать, чего нельзя будет сделать, не разбив Каменского 2-го. Ещё сказывают, что государь писал, чтоб непременно сделать мир. Как Вы видите, милостивый государь дядюшка, готовится что-нибудь другое. В рассуждении меня скажу Вам, милостивый государь дядюшка, что я весьма далёк от того, чтоб огорчаться. Каменский в Финляндии то же со мной сделал: откомандировал в Вазу, но встретил неприятеля, который, несмотря на то что был разбит в Куортапе, остановился при Оравайсе, тотчас послал за мной, и я хотя с полками 55 вёрст сделал в 20 часов, но не мог поспеть к сражению Оравайс — ибо я не успел ещё отойти пять вёрст, как услышал начало оного, — действовать (было) никак нельзя, потому что 500 человек собрать не могу, а все войска на бумаге и по крепостям; а там мне осталось дожидаться конца кампании и перемене обстоятельств, ибо мне ни с Буксгевденом, ни с Каменским служить нельзя, с Кутузовым же и никому служить небезопасно, хотя, по моему мнению, он более других имеет способность командовать. Я ожидаю, что если мира не заключать, то и здесь будет перемена, а не употребят ли Барклая-де-Толли? Вы, может быть, подумаете, что личное моё неудовольствие заставляет нам сие говорить, но верьте, что я ничего не прибавляю и мой брат Александр свидетель. Нельзя, чтоб его недостатки не открылись в Петербурге. Коляску Вашу возвращая, приношу мою всенижайшую благодарность. Григория Александровича коляска здесь, а жена моя может воспользоваться моим дормезом, когда в нём нужда будет. Я всё не отчаиваюсь, что Вы на мою просьбу согласитесь — посетить нас, (тогда) Вам будет весело, а время Вам теперь, я думаю, свободно.

Имею честь пребыть с глубочайшим почтением, милостивый государь дядюшка, покорнейший племянник

Николай Раевский.

11 июля

Вчерась получил письмо Ваше, милостивый государь дядюшка, с Фабрицием, в котором Вы уговаривали меня не огорчаться, а по любви Вашей ко мне Вы сами принимаете к сердцу, считая, что я за Силистрию не получил награждение. Когда бы в действительности так было, я за награждение никогда обижаться не буду, по вчерашний день получил я высочайший рескрипт на бриллиантовую шпагу, сверх того и сын мой должен быть произведён офицером, ибо все представленные 18 человек к производству в оные поступили. Под Силистрией никто ничего не делал, кроме Гартинга, инженерного генерала, который достоин по его незнанию быть разжалован. Под Шумлой, кроме лёгкой перестрелки, ничего не было, и то под командой князя Трубецкого, а награждения всем страшные. Я, будучи совершенно противник сему правилу, пишу Вам истину, что всё час от часа в службе упадает и всё потеряло свою цену, — выдумывают сражения, описывают их пышно и рекомендуют, а сие делается для пользы главного командира.

Армия от Шумлы отступила, — я сие знаю формально, — а была в 12 вёрстах. Гр. Каменский идёт к Рущуку, а брата оставляет обсервировать Шумлу. Вы пишете, милостивый государь дядюшка, что дела идут на попятный двор. Когда Рущук не испугается бомб, то и тогда не возьмут в присутствии главнокомандующего. Когда же дадут волю Зассу, то он будет взят, а М. Каменский наверно отступит от Шумлы, когда турки хоть немного его будут тревожить.

Я послал за меньшими дочерьми моими, буду с ними (ждать) приказания вашего насчёт Григория Александровича, буду ожидать Вас самих, милостивый государь дядюшка, с большой нетерпеливостью, засим пребыть имею честь с глубочайшим почтением покорнейший племянник

Николай Раевский.

Храбрый племянник Ивкова егерский капитан умер горячкой после трёхдневной болезни.

   21 июля, Яссы

На письма Ваши, милостивый государь дядюшка, я буду отвечать строка за строку, потому прошу извинить, если не всегда будет связно, зато будет аккуратно.