Генерал Раевский

Прочитав это письмо, Александр Васильевич, не оборачиваясь, позвал:

   — Кушников! Сергей Сергеевич! Поди-ка сюда. Прочитай, что пишет австрийский император... Мягко стелет. А ты в отписке поблагодари за награду, а на обещание всячески содействовать предстоящим операциям напиши, что единственной ныне для нас операцией является заслуженный отдых войскам. Пусть австрияки без нас справляются со своими делами.

Нельсон — брат Суворова

Ещё в пути Суворов почувствовал недомогание: бил кашель, в груди хрипело, ломило поясницу. Не желая сдаваться, он отвергал советы обеспокоенного доктора, говорил, что это пустяк, через день-другой всё пройдёт. Однако болезнь брала своё, и он вынужден был призвать к себе старшего из генералов, Розенберга.

Суворов сидел в кресле с бледным, осунувшимся лицом, отпивал из кружки целебный отвар. В его глазах был лихорадочный блеск.

   — Принимай, Андрей Григорьевич, командование, — сказал он простуженным голосом. — Мне более невмочь. Одолела болезнь проклятая. Видно, укатали сивку крутые горки.

   — Ну что вы, ваша светлость! Отлежитесь, и всё пройдёт. А об войске не извольте беспокоиться. Дойдём до места в строгом порядке.

   — Обязательно должны, — не согласился, а потребовал Суворов. — Я залёживаться не намерен, полегчает, и догоню. Донесите императору о своём вступлении в командование. Обо мне отпишите, что прихворнул, но ненадолго.

   — Всё сделаю именно так.

Больного несколько приободрил полученный в дороге императорский рескрипт. Его доставил генерал Толубеев со строгим приказом непременно вручить в руки самого Суворова.

«Неужто в чём не угодил государю?» — промелькнуло опасение, когда, сдерживая волнение, он распечатывал пакет.

«Генералиссимусу, князю Италийскому, графу Суворову-Рымникскому», — прочитал фельдмаршал.

«Генералиссимусу»?.. Он, Суворов, генералиссимус? И ещё князь? Поглядел на Толубеева, тот расплылся в улыбке и своим видом отторг сомнения.

   — Точно так, ваша светлость. Государь превелико доволен делами вашими и приказал о том вам передать.

   — Спасибо, — сдавленным голосом произнёс Александр Васильевич и продолжил чтение:

«Князь Александр Васильевич! Побеждая повсюду и во всю жизнь Вашу врагов Отечества, недоставало ещё Вам одного рода славы — преодолеть и самую природу! Но Вы и над нею одержали ныне верх. Поразив ещё раз злодеев веры, попрали вместе с ними козни сообщников их, злобою и завистию против Вас вооружённых. Ныне награждаю Вас по мере признательности моей и, ставя на высший степень чести, геройству представленный, уверен, что возвожу на оный знаменитейшего полководца сего и других веков.

Пребываю Вам благосклонный Павел.

Гатчина, октябрь 25, 1799 г.».

Неужели это писал Павел? Тот самый, которого он, Суворов, считал жестоким самодуром, незаслуженно возведённым на высокий российский престол? Конечно, вряд ли его можно сравнить с незабвенной Екатериной-матушкой, мудро царствовавшей более трети века. Та была не чета сыну: умна, прозорлива, тонка в делах. Умела обласкать и не обидно пожурить. При ней немало присовокупили к России земель: Кубань, Крым, Валахию, Молдавию. Ему, Суворову, ведомо, какой ценой это досталось, потому что сам к делам был причастен. А какие генералы выросли при матушке! Где они теперь? Изгнаны из армии, прозябают в своих поместьях, доживают век. Павел отверг их, они стали ему непригодны. А вот его новый император возвысил так, как никого другого. Он, Суворов, теперь в чине генерала всех российских генералов!..

От этой мысли даже под сердцем заломило. Теперь натянутым отношениям, какие были меж ним и государем, пришёл конец. Слава богу!

А через несколько дней он получил письмо из Лондона, от адмирала Нельсона.

Адмирал Нельсон допоздна сидел в каюте за столом, старательно выводя на бумаге неровные строчки. Писал он левой рукой, поставив тяжёлый шандал[18] на край листа. Перо скрипело, брызгало чернилами, и, чтобы избежать пачкотни, он то и дело посыпал бумагу песком и тут же стряхивал его на пол. Он торопился, чтобы закончить письма до рассвета: утром в Англию уплывало почтовое судно.

В ночной тишине слышался раскатистый гул волн осеннего Средиземного моря. Мощные удары сотрясали корпус корабля, пенистые гребни взлетали до самых иллюминаторов, омывая стёкла. Где-то натужно скрипело.