Генерал Раевский

Соотечественники писали о нём: «Пётр Фёдорович от рождения был слабого, болезненного сложения; дряблый телом и духом, он жил впечатлениями минуты, то безгранично самоуверенный, то бесконечно растерянный. Впечатления, пережитые им 28 июня, были ему не по плечу; слабый организм не выдержал бурных толчков, и Пётр несколько раз впадал в обморок. Удар 29 июня сломил его окончательно. Все 35 лет, прожитые им на свете, он сознавал себя то герцогом, то великим князем, то императором... Однако менее чем в 24 часа Пётр из самодержавного императора обратился в бесправного узника. Ещё в пятницу вечером его слово было законом для всей империи, а в субботу утром грубый солдат повелевал в Ропше каждым его движением».

Императора, свергнутого своей женой Екатериной, привезли в ропшинский дворец в арестантской карете. Его поместили в довольно обширную комнату, где стояла кровать в алькове. Оставили одного, выставив у дверей часового. Всё здание дворца было оцеплено гвардейским караулом. Офицеры и солдаты относились к ненавистному бывшему императору грубо, даже жестоко.

А в это время в Петербурге гвардейцы столичного гарнизона торжествовали по поводу успеха осуществлённого переворота. Государыню императрицу доставили в казармы Измайловского полка. Радость встречи с ней у солдат была невыразимой. Оттуда Екатерину повезли в Семёновский полк. Облачившись в гвардейский мундир, она объявила себя полковником этого полка. Из казармы она направилась в Казанский собор, куда не замедлила прибыть рота гренадер Преображенского полка, извинившись за своё опоздание. Туда же поспешили артиллерийские батареи, подтверждая факт свершившегося грохотом орудийных колёс по мостовой столицы.

В Зимнем дворце уже собрались Синод и Сенат и все сановники. Там составили манифест и присягу, и все признали Екатерину российской государыней.

Она же в тот же день приказала главному сообщнику по перевороту гвардейскому капитану Алексею Орлову ехать в Ропшу, во дворец, где находился несчастный Пётр Третий.

Прошло три дня, и в субботу вечером 6 июля из Ропши прискакал нарочный. Он подал Екатерине пакет от Алексея Орлова. На листе серой нечистой бумаги неумелым почерком, пьяной рукой было написано:

«Матушка милосердная государыня! Как мне изъяснить, описать, что случилось: не поверишь верному своему рабу; но как перед Богом скажу истину. Матушка! Готов идти на смерть; но сам не знаю, как эта беда случилась. Погибли мы, когда ты не помилуешь. Матушка, его нет на свете. Но никто сего не думал, и как нам задумать поднять руки на государя! Но, государыня, свершилась беда. Он заспорил за столом с князем Фёдором; не успели мы разнять, а его уже и не стало. Сами не помнили, что делали; но все до единого виноваты, достойны казни. Помилуй меня, хоть для брата. Повинную тебе принёс, и разыскивать нечего. Прости или прикажи скорее окончить. Свет не мил; прогневали тебя и погубили души на века».

Прочитав сие, Екатерина поняла, что жизнь Петра разрешил не кто иной, как скорый на руку князь Фёдор Барятинский. Рука у него увесистая, тяжёлая, как кувалда. И ещё она поняла, что смерть Петра — это единственно возможный и желанный исход в развернувшейся драме.

А Потёмкин вскоре овладел вниманием моложавой и любвеобильной императрицы. Он не только обольстил её, но и стал незаменимым советчиком и помощником в больших делах.

За обедом, вместившим в себя и ужин, Николай Раевский просидел с Потёмкиным долго. Светлейший много ел и пил, без умолку говорил, обещал родственнику помогать в службе, но и строго назидал: