Генерал Снесарев на полях войны и мира

По весне Генуэзская конференция занимала всех и вся. Европа требовала полнопроцентной уплаты царских долгов и долгов Временного правительства, а также возвращения иностранным капиталистам их предприятий, конфискованных большевиками. Советская же делегация настаивала на возмещении убытков, причинённых интервенцией и блокадой. Понятно, что никто никому не хотел уступать, подобного рода «долги» разрешаются, чаще всего, не конференциями, но оружием и временем.

Снесарев более чем кто-либо другой понимает, что война на земном шаре, запалив огнями и пожарами первые века человечества, не прекратится до скончания рода человеческого; она идёт беспрерывно, то затухая, то возгораясь, она изменяется и будет изменяться в своих формах и одеждах, поэтому надо смотреть в будущее, проницать его, разумеется, не отбрасывая опыт давних и недавних битв и противостояний.

В Высшем военном обществе идёт дискуссия «Военные науки среди других наук». Докладчики — Лукирский, Свечин, Квашнин… Содокладчики — Снесарев, Новицкий, только что возвратившийся вместе с Верховским, бывшим одно время военным министром, с Генуэзской конференции, где они представительствовали как военные эксперты. После перерыва выступает Снесарев и излагает мысли, к которым пришёл ещё на фронте в Карпатах. Война, её победы и поражения составляют длящееся во времени двуединство подготовительного и исполнительного. «В деле подготовки войны господствует процесс научного мышления. Во второй части военного дела — вождение войск — господствуют элементы военного искусства. Но обыкновенно успехи или неудачи кампании увлекают современников, и они забывают о периоде подготовки, и, поддаваясь непосредственным впечатлениям, ослепляются творческим элементом вождения и на всю войну в целом смотрят как на искусство… Военное дело уже перешло стадию ремесла, хотя в частностях элементы ремесла в нём будут».

Профессор Военной академии Генштаба, ректор Института востоковедения, помощник начальника Военно-статистического отдела управления делами Реввоенсовета, член Высшего военного редакционного совета, Высшего академического военно-исторического совета… должностей и обязанностей набиралась дюжина, большей частью общественных, неоплачиваемых, а семья была большая, в семь человек, её надобно было кормить, а гонорары за статьи и даже книги были жалкие, хотя и выражались сначала в сотнях тысяч, а вскоре и в миллионах! Но что эти миллионы, в просторечии «лимоны», если пара чулок стоила под сто пятьдесят миллионов. Рубли нулевые, «деревянные» — песня ещё из тех времён. «Лимонами» обеденный стол не укроешь, а купить за них добротное съестное не больно разгонишься: требовалась тьма-тьмущая этих так называемых денег.

Правда, продовольственная помощь взрастала на дачах и в придачных окрестностях, о чём рассказывает Женя, единственная дочь Снесарева, к воспоминаниям которой, по мере её взросления в хронологии повествования, будем прибегать всё чаще.

«Лето 1920 и 1921 годов мы жили на Ходынке в красивой даче… Дом находился возле пруда. Перед ним до самой окружной дороги расстилалось большое поле, изрытое окопами. Это было место учений слушателей Академии. На Ходынке проходили лагерные сборы. Я всегда увязывалась за папой, когда он шёл “на съёмку” (топографическая съёмка местности). На Ходынку же переезжали многие семьи профессоров, преподавателей и сотрудников Академии… Постоянно заходили жившие неподалёку жёны профессоров — Александра Семёновна Величко, Евгения Людвиговна Лукирская, молоденькая Ирина Викторовна Свечина; мы часто с ними ходили за грибами на то же окопное поле (там росли в изобильном множестве шампиньоны) и в близлежащую рощицу за маслятами и моховиками. Собранные грибы составляли немаловажный привесок к скромному профессорскому столу».

Осенью 1922 года Андрей Евгеньевич встретился, как молвится, нежданно-негаданно со своим старым университетским товарищем Андреем Ивановичем Штутцером, только что потерявшим своего двадцатидвухлетнего сына — его убила в Крыму какая-то горная шайка. Не виделись треть века. Разговорились, как если бы вчера расстались после совместной разведки, веря друг другу по завету молодости. Разговор их, верно бы, властям предержащим не понравился. Одно дело — опасность и разбой в окраинном Крыму. Но и в столице — порядок поверхностный, прикремлёвский. За Садовым кольцом начиналась власть всё тех же разбойничьих шаек, власть мглы и страха. Вечером нигде нельзя было беспечно прогуливаться: могли за алтын ограбить, за целковый — убить.

«Здесь (в Москве) Гиппиус, Сидоров, я, Штутцер и Аппельрот. Где другие, кто знает!.. Иных уж нет, а те далече…» А когда-то именно эта пятёрка окончила alma mater со званием кандидата. Как это было давно, задолго до мировой войны! А уже и война — в ладье истории. Война отняла Лопухина… Но где Байдалаков? Алексеев? Волконский? Лапин? Кашкин?