Генерал Снесарев на полях войны и мира

Пишет из Острогожска 4 марта 1918 года отцу и матери жены, сообщает о получении их письма и целой связки писем от родных: «Обстановка всюду однообразно безотрадна, и сгущение красок зависит от степени впечатлительности пишущего». Наиболее нервно воспринимает происходящее его родной брат. Годами молчавший, он вдруг напоминает о себе растерянно и просительно. «Брат готов куда-либо бежать — в Америку или в Англию — и спрашивает у меня маршрут через Авганистан [так в документе]. Хотя такая мысль может быть подсказана только безумием, но, вероятно, в обстановке есть многое, что толкает на безумные шаги. Буду писать ответ и советовать самообладание; покинуть Родину можно, и для этого найдутся пути и более близкие, чем авганский, но с кем же страна останется и что с нею будет?..»

О том чтобы покинуть родину, речь не шла не только у военных, но и у гражданских. Генетик Н.В. Тимофеев-Ресовский, позже эмигрировавший из России, в молодости думал так: «Я принадлежал к тем людям, которые сознательно не попали, скажем, в эмиграцию, к белым… Просто я считал, что надо быть в пределах границ своего Отечества. И всё. И сражаться с тем, кто извне в границы моего Отечества приходит. Я был достаточно грамотным человеком, чтобы видеть, что белое движение несерьёзное…»

4

16 апреля 1918 года в Острогожске Снесарев делает первую запись в «царицынском» дневнике: «Рассказали мне: в Ольховатке (около Старой Калитвы) был бунт против реквизиции…»

Через два года в самой Старой Калитве не бунт, а настоящее восстание заполыхает, и сколько взаимной жестокости будет там, и расскажут ему об этом на Соловках мятежные земляки-колесниковцы, иные из них позже будут судимы ещё как фёдоровцы — сектанты, глава которых Фёдор Рыбалкин призывал на безбожную власть все кары небесные и обещал, что Москва в скором времени провалится в тартарары, а столицей России станет Новый Лиман — ничем не примечательное село Воронежской губернии.

А Корнилова уже не было в живых. Корнилов, с отчаянной бессмысленностью бросивший войска на Екатеринодар, после двухдневного неудачного штурма решивший самолично вести войска в наступление, незадолго перед тем был убит осколками снаряда, выпущенного из пушки красных со стороны такого близкого, такого далёкого и недостижимого Екатеринодара.

Корниловский Ледяной поход, словно предельно натянутая звенящая струна, оборвался с гибелью белого вождя. Но будущее Ледяного похода ещё только начиналось. Этот жертвенный порыв русской молодежи, юных гимназистов, юнкеров, кадетов, молоденьких офицеров не мог не остаться незамеченным в России и мире. Он отсвечивал сиянием великомученичества. Кто-то из военачальников, кажется, Краснов, считал его по самоотверженности выше даже суворовского Альпийского похода.

Известный русский, а затем ещё более известный советский писатель в книге «Восемнадцатый год» сказал о нём: «Белые нашли в нём впервые свой язык, свою легенду, получили боевую терминологию — всё, вплоть до новоучреждённого белого ордена, изображающего на георгиевской ленте меч и терновый венец».

Да, это была пора, которая соответствовала первой части горестно выдохнутого Шульгиным признания, в котором в конечной оценке движения белых свет и мрак, добро и зло неразделимо слились: «Белые начали своё дело как святые, а закончили как разбойники».

Снесарев ещё перемогается в Острогожске, а его знакомые и даже друзья — обречённые смельчаки из офицерского корпуса — идут с винтовками на штурм красного бронепоезда, бронированного угрюмого безоконного чудища с амбразурами для пушек и пулемётов.

В красных бронепоездах — и наивные борцы за царство справедливости, и пьяная матросня и солдатня, и в безопасном удобстве меньшевистски-большевистски всероссийский военный руководитель Троцкий… Писатель Всеволод Иванов даже воспел один из этих бронированных составов в романе «Бронепоезд 14–69». Писатель Андрей Платонов тоже любил паровоз, но о бронепоезде нашёл жёсткие слова: «…казачий отряд начал тонуть в снегах и был начисто расстрелян с бронепоезда».

5

Краснов среди «красных» знакомых Корнилова не называет Снесарева — тот ещё в Острогожске.

О других же пишет: «Вряд ли Корнилов мог допустить, что его товарищи по академии Незнамов, Балтийский, Лебедев, Раттэль, Бонч-Бруевич станут преподавать основы стратегии Лейбе Бронштейну… или что… Брусилов и его ближайшие начальники на войне Клембовский, Зайончковский, Парский, Сытин, Гутор и другие всю силу своего образования и ума положат на формирование Красной армии в противовес его Добровольческой армии».