Генерал Снесарев на полях войны и мира

Но почему он всё-таки поехал — принял предложение большевиков? Разумеется, суть не в этом растиражированном выражении «народ не ошибается». «Трудно сразу понять всё происшедшее, — скажет Снесарев (в пересказе другого человека). — Но если русский народ пошёл за большевиками, то я с ними. Ведь народ не ошибается». Народ за годы войны он повидал во всяких ипостасях — от жертвенника до рвача, от кроткого до разбойника, от воина до дезертира… Дело, разумеется, глубже. Да, конечно, семья. Снесарев уже знал, как обходилась новая власть, при её карательных наклонностях, со строптивыми генералами и офицерами, знал, и как жестоко расправлялась она с их семьями. А для Снесарева семья всё: и родной очаг, и Отечество, и Вселенная. В подпитанном их разрушительными идеями разгуле самостийности большевики пытались снова скрепить былую Российскую империю, направляя свои ещё беспомощные войска то на Украину, то в Туркестан, то в Закавказье. Геополитические импульсы. И ещё. Он был военный, и ему не хотелось вкладывать меч в ножны, пока в стране разбойничают шайки, отряды, полчища бандитствующие; да и немцы подзадержались у берегов Дона; да и Антанта из тех союзников, что недруга хуже: тоже не прочь «упорядочить» российские территории. (Даже США выступят против вожделенно желанного англичанами и иными европейскими и азиатскими политическими верхами поделения России на куски (через федерации, конфедерации — лоскутки былой империи), выступят не из любви, конечно, к России, но опасаясь установления колониального владычества Англии на Кавказе, Японии — на Дальнем Востоке, а значит, и преобладающего влияния их монополий, а не американских.)

Писатель, литературовед, историк Вадим Кожинов в своей глубоко осмысленной книге «Россия. Век XX» сказал не вскользь, но варьируя, что отношение к большевистской власти, которое выразилось «…в жизненном выборе почти половины генералов и офицеров Генерального штаба… было проявлением истинного патриотизма, мучительно озабоченного вопросом о самом бытии России, а не вопросом, скажем, о том, будет ли в России парламент». Белое же движение, его вожди, его верхи вольно или невольно оказались на поводу у западных демократий. Зависимость от Запада, отсутствие геополитического горизонта или нежелание его видеть из-за ближней цели и ближней черты, отчего многими военными предвиделась бесперспективность белых. Наконец, надежда через худшее прийти к лучшему — так думали многие порядочные люди. Они понимали, что если всюду будут худшие, то откуда же взяться лучшему.

2

Итак, первый московский день. «Москва пыльна и грязна до неузнаваемости; люди мрачны и бледны, подозрительно косятся друг на друга… Прибыл на вокзал, легко нашёл поезд, сначала встретил молодых Тавашерну, Александрова… Ковалевского… Показывают мне успехи немцев: занято Чертково, возле Валуек кольцом идут наши позиции. Красная гвардия ведёт себя презренно: малый нажим, и всё отлетает на десятки вёрст, германец рвёт их как паутину. Молодёжь настроена оппозиционно, все меня зовут “ваше превосходительство” и делают нужные реверансы… Здесь всё наше, и сюда “тов.” дух не пройдёт.

Иду к Сулейману. Он объясняет мне деловую сторону… он полинял, нравственно рассосался и превозносит ум, а особенно волевую сторону Ленина и Троцкого. Первый — сама простота, ходит в старомодном костюме, носит с собою хлеб с маслом в бумажке, — словом, очевидный бессребреник… и легенды о подкупе — явная выдумка. Сильный диалектик, он никогда не станет в тупик… он столб, на котором всё держится. Троцкий — воля; он ходит лучше одетый… его иногда сбивают. Остальные — мелкота, хотя идейные люди между ними есть… Все эти наблюдения и выводы Сулеймана — человека глупого и сдавшего — не стоят, конечно, и медного гроша. Меня зовут к Бонч-Бруевичу…

Мы начинаем о деле… Воронеж и Орёл отпадают как дела маленькие, мне предлагаются округа Западно-Сибирский и Северо-Кавказский — беру последний; входят 3 казачьих области, Дагестанская, Ставропольская и Черноморская губернии…»

Может, Снесарев до конца почему-то и отказывался понимать, сколь огромный груз взваливал он на себя, ибо Царицын тех месяцев был для страны важнее, чем даже Москва и Петроград. Город на Волге по своему географическому положению являлся вратами ко всему юго-востоку, к продовольственным (хлеб, рыба, скот) и топливным (уголь, нефть) ресурсам. Через него осуществлялась связь с Поволжьем, Астраханью, Баку, внешними рынками. Ключ к главному хлебному амбару, Царицын — словно клин между белыми войсками Дона и Урала: в этом было экономическое, стратегическое и политическое значение его для красных.

«Идём на заседание, и я вижу товарища Троцкого… довольно красивый, но типичный еврей, с жестами и даже с акцентом… Около него адмирал Беренс, который мне приветливо улыбается при здоровании. Троцкий выслушивает, записывает… скоро уходит, и Болховитинов за ним. (“Что это у него два Георгия, что это значит?” Болховитинов: “1-й — боевой, 2-й — очень боевой”. — “А хорош ли он как администратор?..” — “Он командовал Памирским отрядом” и т.д.)