Генерал Снесарев на полях войны и мира

Предполагается, может, и не без оснований, что Сталину образ Снесарева именно как генерала в форме запомнился в завидно-хорошем смысле, и он в сорок третьем, на переломе войны, ввёл в советских войсках такую же форму, вернул армии погоны.

Мог ли реально Снесарев всё сделать так, как смог бы по военным своим знаниям и дарованиям? Едва ли. Много было привходящего. Поскольку Царицын стал на какое-то время главенствующей пядью и для красных, и для белых, о нём вспоминают и красные, и белые. Среди вспоминающих белых и Деникин. Они вместе в одно время учились в Академии Генштаба, воевали на одном фронте и даже в одной армии. Но Снесарев, однажды назвав Деникина в ряду других, нигде обстоятельно не говорит о нём, может, разве в письмах и дневниках, уничтоженных или иначе не сохранившихся. Деникин же в «Очерках русской смуты» Снесарева упомянет именно в связи с Царицыном:

«Спор решила Москва… назначив военным руководителем генерал-майора Снесарева (он генерал-лейтенант. — Авт.).

Снесарев осел в Царицыне, откуда и правил фиктивно, так как со взятием нами Торговой (12 июня) почти вся связь его с северокавказскими войсками была утеряна. Фактически командовал Калнин, латыш, кажется, подполковник, имевший свой штаб в Тихорецкой.

После разгрома большевиков под Тихорецкой и Кущёвской Снесарев был обвинён в “контрреволюции” и смещён; 21 июля, за несколько дней до падения Екатеринодара, главнокомандующим был назначен “бандит и провокатор” Сорокин, которого официальные “Известия” переименовали в спасителя республики».

Деникин и Снесарев — на разных берегах, и нет в живых Корнилова, дорогого для обоих.

А Сталин разворачивается так, словно не Троцкий, скажем, а Снесарев — его главный противник. Правда, поначалу в сталинских письмах Ленину задевается именно Троцкий, которому надо «вдолбить в голову», чтобы не раздавал «направо и налево мандаты… без ведома местных людей». Сталин не просит — требует для себя всей полноты власти на юге, в том числе и военной, он угрожает Ленину: «…и конечно, отсутствие бумажки от Троцкого меня не остановит».

Наконец, 16 июля председателю Совнаркома поступает сталинская телеграмма, в которой военный руководитель Северо-Кавказского округа аттестуется заранее обвинительно, бездоказательно обвинительно, но психологически в чём-то и точно: «Военрук Снесарев, по-моему, очень умело саботирует дело… (Сталин сообщает о своей инспекции на фронт и своём решении для очищения линий Котельниково — Тихорецкая за бронепоездом двинуть войска — 12 тысяч, якобы скованные распоряжениями военрука. — Авт.) Теперь две просьбы к Вам, т. Ленин: первая — убрать Снесарева, который не в силах, не может, не способен и не хочет вести войну с контрреволюцией, со своими земляками-казаками. Может быть, он и хорош в войне с немцами, но в войне с контрреволюцией он — серьёзный тормоз…» Ленин поддался напору Сталина, на телеграмме начертал: «По-моему, согласиться со Сталиным».

А уже через три дня, 19 июля, весь штаб военного руководителя округа по распоряжению наркома Джугашвили (Сталина), «товарища инородца», как именовал его Снесарев, был заключён в плавучую тюрьму — на «царицынскую баржу», о которой потом писано-переписано!..

Был арестован и Снесарев, и только незамедлительная инспекция Высшего военного совета отвела расправу от него, его ближайших помощников Ковалевского и Носовича.

В июле 1918 года приказом из Москвы Снесарев был отозван для доклада Высшему военному совету, реальная власть перешла в руки Военного совета Северо-Кавказского округа (Сталин, Минин и Ворошилов).

В июле 1918 года в Екатеринбурге — расстрел трёхсотлетней династии. Независимо оттого, кто был повинен в аресте и крайне опасных принудительных передвижениях лишённого власти царя и его родных (здесь и февралисты-временщики, и большевики-временщики), независимо от того, каков был замысел и характер убийства (глубокопродуманный или явившийся вдруг, похожий на ритуальный или и впрямь ритуальный), чудовищное убиение царя, его жены, его дочерей и больного сына, да ещё приближённых двора, иначе как бесчеловечным не назовёшь. (Английская королевская верхушка близкого родственника, недавнего русского монарха, не пожелала взять под своё сильное крыло: британскому и королевскому, и либеральному верхоправству Россия годилась без руля и без ветрил, без символа власти, без всего, что могло бы её вновь поднять из руин.)