Генерал террора

Флегонт Клепиков не мог вспомнить, где он раньше видел этого полковника, но когда тот рассмеялся и таким приятельским тоном назвал имя Савинкова, мысленно хлопнул себя по лбу: «Бреде! Командир первого латышского полка. Георгиевский кавалер и человек поистине совестливой чести...» Мысль возвращалась, возвращалась назад: Царское Село, Павловск, Луга, Нарва... Так! Генерал Краснов как никогда был близок к Петрограду, но, кроме казаков, его почти никто тогда не поддержал. Не выручили ни финляндские, ни латышские полки, на которые была надежда: они в лучшем случае оставались в нейтралитете. И было невыносимо больно видеть, как с горсткой офицеров под полковым знаменем пробивался на помощь Краснову преданный всеми своими подчинёнными немолодой, бесстрашный полковник... Захмелевшие от крови балтийские головорезы Бронштейна хоть и были у власти без году неделю, смели бы их тогда начисто артиллерийским огнём, не пошли Савинков в такой спешке, даже без ведома Краснова, казаков из личной охраны... под командой какого-то подвернувшегося под руку юнкера! Во-он ещё когда Флегонт Клепиков и с Савинковым, и с Бреде познакомился! Правда, Савинков и лица-то его не запомнил, а полковник истекал кровью, но что с того; не напоминать же сейчас об этом, как юнкер выносил его, уже растерявшего всю свою свиту, на собственных плечах... О долгах не напоминают. Полковник всё-таки нашёл в себе силы поблагодарить спасителя: «Честь имею... быть смертным должником!..»

Вот так встреча!

С того студёного ноября прошло не так много времени, а Бреде уже во главе стола... да, видимо, и во главе офицерского подпольного строя...

Более жестом, чем словами, полковник дал всем знать:

   — Расходитесь, как всегда, по одному. Без церемоний, господа.

Им с Патиным и не было смысла церемониться. Патин, правда, спросил:

   — Вы не в обиде, юнкер?

   — Что вы, поручик! — поспешил заверить его Клепиков.

   — Поначалу могло показаться — я предаю вас... Но я и сам здесь впервые, вчера только и познакомился... на одной загородной даче... Сразу туда?

   — Нет, к Борису Викторовичу. Вероятно, он волнуется.

Савинков на это время оставался в Замоскворечье, у давнего приятеля-анархиста. Он встретил своих адъютантов как ни в чём не бывало:

   — Я же говорил — вы станете друзьями. Ревность? Не до неё, господа. Говорите.

Клепиков на правах последнего по времени адъютанта без упоминаний о своём несостоявшемся расстреле изложил суть дела. Патин добавил впечатления от собственных встреч, даже о благословенной для подпольщиков лесной даче, имя хозяйки, впрочем, тоже не называя. Савинков ни разу не перебил. Только уже под конец:

   — Полковник Бреде? На него можно положиться. Монархист, социалист... какое нам теперь до всего этого дело?

VII

В нём жили два несовместимых человека.

Один говорил: «Россию спасут от красного террора два-три десятка человек! И то разбитые на мелкие группы. Внезапно, оглушительно и вызывающе они взорвут — к чёртовой матери, можно принять и такой анархистский жаргон! — разнесут в клочья всё большевистское руководство... как когда-то Плеве и великого князя Сергея! В один прекрасный день очистят затаившуюся Россию от ненавистных говорунов-инородцев и тем откроют дорогу истинной демократии и Учредительному собранию...»

Второй не давал договорить, возражал: «Генера-ал террора»?! Тремя десятками браунингов, да хоть и нынешних маузеров, Россию не спасти — её очистят от красного ига заново восстановленные российские полки под водительством всё тех же прежних генералов, — не морщитесь, гражданин социалист! Впрочем, пускай хоть и полковников. Но всё равно — кадровых, преданных России офицеров. Мятеж? Террор? Крестьянский бунт? Не смешите своих погибших друзей, господин социалист! Времена изменились. Время браунингов и бомб ушло! Слышите, что поют на тайных собраниях? «Пушки грохочут, трещат пулемёты... Пушки! Пулемёты! Роты! Полки! Вот оно — будущее России».

Подобные голоса раздавались и раньше, гораздо раньше — ещё после первой русской революции, в тёмные, пораженческие годы. Выходила полная сумятица. Но ведь дело-то ясное: или армия, пусть тайная, но хорошо оснащённая армия, или террор смертников-одиночек. Вроде Ивана Каляева. Но — ничего третьего. Когда тогдашний Исполком партии социалистов-революционеров — считай, «рыжего Чернова» — принял соломоново решение: держать «под ружьём» Боевую организацию эсеров, лукаво названную «Милой Раей»... и не подавать признаков жизни, затаиться, — он, Савинков, с револьверной быстротой выстрелил в Чернова:

— Один глаз — на вас, другой — в Арзамас?! Не выйдет.

Смертельное оскорбление — но перенёс. Разогнали так ничего и не сделавшее Учредительное собрание — перенесёт, переблюет с похмелья, хотя и вякает откуда-то с южных, дальних тылов всё то же: «Террор?.. Армия?.. Ищите альтернативу! «Милая Рая» умерла».