Генерал террора

Они расстались в полном и безоговорочном доверии. Но и после, на протяжении нескольких дней, Савинков продолжал думать об этом проклятии конспираторов. Иного выхода не было, как не было и душевного спокойствия. Он не отличался излишней доверчивостью, скорее наоборот, однако же и в его подпольной жизни оставалось несколько непоправимых и жестоких провалов...

Азеф?!

Они вместе взращивали с пелёнок и до полного замужества «Милую Раю» — Боевую организацию эсеров, которая называлась ещё для краткости: Б.О. Вместе до мельчайших подробностей, разрабатывали планы покушений не только на министра внутренних дел Плеве, не только на министра Сипягина, великого князя Сергея Александровича, бесстрашного Столыпина, на разных больших и малых губернаторов, — на самого самодержца всероссийского бомбы готовили, увы, неразорвавшиеся... Как можно было не доверять Евно Азефу, этому обжоре, пьянице, распутнику, но, безусловно, угрюмо бесстрашному сотоварищу? Даже когда уже всё прояснилось, когда факт сотрудничества Азефа с охранкой подтвердил уцелевший после первого покушения, после погрома на Аптекарском острове, сам Столыпин, когда и суд чести вынес своё неоспоримое решение, — он, Савинков, всё ещё продолжал копаться в грязном белье своего ближайшего конспиратора и, поняв, что бельишко это отстирать уже нельзя, да теперь и не стоит, может, даже решительнее других сказал: приговор! Надо, надо брать на себя. Ему, и только ему, как ближайшему соратнику, надлежало исполнить этот внутренне выстраданный приговор. Вина или беда, если он — со своим-то чутьём зверя! — маленько опоздал с приговором и дал возможность старому сотоварищу, — нет, безоговорочному провокатору! — часом раньше уйти, ускользнуть чёрным ходом в глухую полночь, да ещё и вместе с женой, чтоб уж не было никакого шантажа?..

Пожалуй, и вина, и беда всякого нелегала: за долгое время тесного и закрытого общения он забывает, что имеет дело с таким же настороженным хищником, а Может, и того похлеще. Чего тут хорошего? Если Вдребезги разбивается многолетняя тайная работа, как уберечь её от искушения на первых порах?! Старая истина: слишком сильно воняют подачки... От кого бы они ни исходили. От немцев ли, от французов ли, от чехословаков, как в их критическом случае. По-дача! По-даяние! Не чихайте, господа. Ещё никто и никогда нищей рукой не наносил смертельного удара. Рука должна быть крепка, и в ней должно быть крепкое оружие.

Чтоб содержать такие нелегальные полки, какие замыслили они с полковником Бреде, от больших и малых подачек, от всяких подачек... не морщитесь, господа... если помягче, так всё же без чужих денежек не обойтись. Самое малое, есть и пить надо? Да и патроны, как говорится, дороги. Где твои лайковые перчатки... товарищ-гражданин-господин Савинков?!

Вспомни!

Покушение на великого князя Сергея Александровича стоило 7000 рублей.

На министра внутренних дел Плеве, который был лучше защищён, ушло уже 30 000.

Тогда были тароватые «Саввы» — Савва Мамонтов, Савва Морозов, да и разные великосветские дамы, очарованные террористом-«англичанином». Где теперь «великий свет»?! Теперь — побирайся, «англичанин»...

Председатель чешского национального комитета Масарик обещал двести тысяч керенками. Под Ленина, под Троцкого...

Французский консул Гренар и военный атташе Лаверн — два с половиной миллиона...

Генерал Алексеев надеялся оторвать немного от Добровольческой армии...

Обещания, обещания!

Савинков не сумел казнить Евно Азефа, но он умел казнить себя... Напрасно его считали несокрушимым.

VIII

Меняя адреса и явки и нигде не находя надёжного укрытия — что может быть надёжного в этом поруганном московском мире? — они с Флегонтом Клепиковым, по уговору с полковником Бреде, решили всё же перебраться к Патину, как тот с самого начала и предлагал. Потом уже переходить на связь к полковнику. Толкаться общей кучей не годилось. В Москве начались аресты. А пока было непонятно — случайные или Чека вышла на связь с новым Союзом?

Когда анархист помер, квартирку его заняли незнакомые люди. Доверять им не было никакого резона. Явку на Таганке оберегали пуще глаза; не стоило засорять её житейской грязью. На грязи появятся неизбежные следы. В Сокольники, так в Сокольники!

Легко сказать, ещё легче подняться, всё своё при себе — оружие, деньги, документы и немного немецких галет, — но вовсе не так легко решиться на дальний переход. Трамваи, естественно, не ходили, а извозчики если и были, так жались со своими клячонками где-то в подворотнях. Нет, надежда только на свои ноги. Сокольники — это, пожалуй, и хорошо, от цепких глаз подальше. Перебиться некоторое время, пока вездесущий Флегонт не подыщет что-нибудь лучшее.

Они склонили головы над упокоившимся анархистом — мир праху его — и не поздно и не рано, а так около полудня, тронулись в путь. Клепикову, по уговору с Бреде, ещё до наступления комендантского часа надо было вернуться на Мясницкую.