Генерал В. А. Сухомлинов. Воспоминания

Как и следовало ожидать, в Петербурге все мероприятия, касавшиеся военных действий, подвергались критике, и мне то в Совете министров, то на заседаниях Красного Креста приходилось предостерегать от преждевременной критики, сплетен и всяких толков. Казалось, что междуведомственная рознь еще более обострилась сравнительно с тем, как это было до войны: министр внутренних дел высказывался против устройства станций беспроволочного телеграфа внутри страны и отказывался подготовить служебный состав для Восточной Пруссии и Галиции. Во всем давал себя чувствовать ужасно тонкий наш культурный слой, при недостатке образованного персонала. Всюду проявлялась поразительная медленность в решениях, точно ведомства только сейчас начали пробуждаться от сна, и лишь немногие лица, и притом одни и те же, проявляли интенсивную деятельность и побуждали к тому других.

Значительно деятельнее бюрократии были органы самоуправления дворянства, земства и городов, но все их добрые начинания привели к совершенно обратным результатам благодаря политическим тенденциям, внесенным в работу по оказанию помощи действующей армии антимонархическими партиями или такими честолюбивыми карьеристами, как Гучков и Родзянко.

Заявления моих приятелей из Государственной думы не заставили себя долго ждать. 21 сентября мне телеграфировал уполномоченный Щепкин о тучковских непорядках на фронте: он сообщил в Москву, что в тылу действующих армий все похоже на то, как оно было в Харбине во время японской войны. Повторявшиеся в комиссиях по военным делам Государственной думы опасения вполне оправдались. Гучковский ход, понятно, как тогда, так и раньше, со всем его честолюбием, направлен был к тому, чтобы военный аппарат – будь то сам военный министр или что-либо иное – прибрать к своим рукам. Те группы русского общества, которые на войну не смотрели с внешней политической точки зрения, а лишь исключительно со своей партийно-политической целью, старались по мере сил использовать сообщения Гучкова.

У нас был свой собственный внутренний враг. В первую очередь военному министру пришлось бороться с ним, и притом с негодными средствами. Именно этим объясняется многое из того, что потом случилось: самый совершенный цензурный аппарат не может помочь, если во время войны правительственная политика не будет основана на единодушной народной воле. Мне вскоре стало ясно, что на стороне царя не народная воля, а лишь тонкий слой чиновничества, офицерства и промышленников, в то время как политические партии готовили свою похлебку на костре военного времени.

* * *

Некоторым утешением при моей нервной и тяжелой работе была энергичная деятельность, которую проявляли многие дамы для оказания помощи раненым, беженцам и облегчения положения нижних чинов на фронте отправкой подарков всевозможными организациями. Во главе последних стояли императрицы – Александра Федоровна и вдовствующая.

Моя жена тоже взяла на себя устройство склада имени императрицы Александры Федоровны и со свойственной ей энергией вела это дело. Крупные промышленники принимали деятельное участие в этом деле, в том числе и нефтяной король Манташев и его друзья: князь Накашидзе, Габаев и многие другие, помогавшие не только деньгами и подарками, но также и личным участием в организации и ведении дела. Вскоре отделение Екатерины Викторовны стало одним из наилучше организованных и богатых.

Еще до Рождества Христова ей удалось составить поезда «прачечная-баня», которые доходили до последней этапной станции, где солдаты меняли белье, которое тут же стиралось, мылись в бане. В конце ноября 1914 года начался сбор средств на эти благотворительные учреждения, и к Рождеству ей удалось отправить несколько поездов с подарками на фронт.

Более чем в ста письмах ко мне Янушкевич благодарил «неутомимую благодетельницу армии». К сожалению, за это ей отплатили черной неблагодарностью: императрица завидовала успеху работы моей жены в особенности потому, что государь высказывал свое сочувствие деятельности Екатерины Викторовны, петербургское же общество отплатило за ее старания – клеветой, будто бы она обогащается и за мой счет берет взятки…

Чувствительные удары, нанесенные нашей армии сперва на Юго-Западном фронте, затем в Восточной Пруссии под Ортельсбургом и Танненбергом, поражения, которые стоили нам сотни орудий, сотни тысяч снарядов и ружей, не говоря уже о пленных, вынудили меня нажать на штаб армии в смысле распоряжений о сборе боевого материала на полях сражений, в особенности оружия и патронов, и на отправке в тыл всего того, что окажется непригодным для непосредственного употребления.

Я неоднократно писал Янушкевичу и просил его доложить великому князю о необходимости принятия мер к наибольшей бережливости в расходовании материалов боевого снабжения в войсках и на этапах.

* * *

Ко всем нашим заботам присоединилась еще самая тяжкая, дух захватывавшая, – все более и более выясняющееся сознание, что в стратегическом отношении вооруженные силы наши применяются неправильно. Стало ясно, что мы наделали целый ряд крупных ошибок!