Генералиссимус Суворов

Что же ей делать? Уйти к себе и снова пережить муку тревоги путешествия по темной галерее или подождать здесь ухода позднего гостя Сигизмунда Нарцисовича?

Она быстро решила этот вопрос в последнем смысле; ждать в коридоре было небезопасно, так как каждую минуту дверь могла отвориться и Кржижановский, выйдя со свечой провожать своего гостя, осветит коридор…

Капочка быстро разрешила и это недоумение. Она вошла в соседнюю комнату и очутилась в большой и просторной комнате. Это была классная княжеских племянников. Она была рядом с комнаткой Сигизмунда Нарцисовича, но дверь, вышедшая туда из классной, была заперта.

Только из замочной скважины без ключа пробивался в нее луч света из комнаты Кржижановского. Капитолина Андреевна села на первый попавшийся стул. Сердце ее усиленно билось.

«Кто же это там?» — задавала она себе мысленно вопрос.

Из смежной комнаты продолжал между тем доноситься громкий польский говор. Слышались, несомненно, два мужских голоса, но это не помешало Капочке вдруг заподозрить, что у Сигизмунда Нарцисовича в гостях не мужчина, а женщина с таким грубым голосом. Как ни очевидна была эта нелепость, но мало ли нелепостей принимается женщинами за основание их дальнейших мысленных посылок. Капитолина Андреевна была женщина.

С осторожностью встала она со стула, взяла его и перенесла, еле ступая по полу пальцами ног, к двери. Здесь разговор был еще слышнее. Оба голоса были мужские, но это ее не убедило.

Она приложила глаз к замочной скважине, и только тогда, когда узнала в собеседнике Сигизмунда Нарцисовича графа Довудского — он бывал изредка у Кржижановского и Капочка его знала, — она успокоилась.

Это спокойствие, впрочем, продолжалось недолго. Не будучи в силах противостоять женскому любопытству, Капитолина Андреевна вместо глаза подставила к замочной скважине ухо, и первые же слова — Капочка понимала по-польски, — которые она услыхала совершенно явственно, заставили ее насторожить свое внимание.

Говорил Сигизмунд Нарцисович, вероятно отвечая на слова графа Довудского.

— Пускай тешатся, пускай готовят приданое. А княжна все-таки рано или поздно будет моей.

— Значит, пилюли патера Флорентия пошли в ход? — заметил граф Довудский.

— Он на днях кончит их прием, осталось принять две, будет шесть.

— И тогда через неделю или две, смотря по организму, он умрет внезапно от порока сердца, и никакой врач мира не будет в состоянии заподозрить отраву.

— Прибавь, что перед этим он будет чувствовать себя очень хорошо, здоровее и сильнее, нежели раньше.

— Да, и надо отдать честь ордену иезуитов, эти пилюли — одно из нескольких удивительных их изобретений, служащее верным средством для устранения врагов церкви Христовой вообще и общества Иисуса в частности. Патер Флорентий, хотя мы и называем эти пилюли его именем, сам, кажется, не знает их состава.

— Нет… Они получаются из Рима… Это изобретение фамилии Борджиа, и секрет их приготовления всегда хранится лишь у одного лица в мире.

— А не помешает тебе в дальнейшем твой глупый роман с этой птичкой?

— С Капочкой?.. Нет… Хотя, откровенно сказать, она уже за последнее время сильно надоедает мне, ждет, кажется, предложения. А если и помешает, то у меня есть еще шесть пилюль патера Флорентия.

Кржижановский захохотал.

— Однако и молодец же ты, пан Сигизмунд… — тоже со смехом проговорил граф Довудский.

Капочка, впрочем, не слыхала последних слов графа Станислава Владиславовича. Она не выдержала сделанного ею, холодящего душу открытия и лишилась чувств. Беззвучно сползла она со стула, как сидела, прислонив ухо к замочной скважине и несколько согнувшись.

Она не помнила, сколько времени провела она в таком положении и как, наконец, добралась из классной на свою постель в девичьей. Спала она или не спала, она тоже не знала, но очнулась уже ранним утром, одетая, в своей постели.

Сперва все происшедшее ночью показалось ей сном, тяжелым, страшным сном, от которого, проснувшись, человек сперва еще все ощущает тяжесть, а затем наступает радостное сознание, что он проснулся, что это был только сон.

Последнего сознания, увы, не могло быть у несчастной Капочки. Она почувствовала облегчение только на одно мгновение, именно тогда, когда ей показалось, что все это был сон. Но надетое на ней платье, неоправленная постель тотчас отняли у ней это сознание.

С ужасом припомнила она все мельчайшие подробности ужасного происшествия прошедшей ночи.

Увы, это не был сон!

Что же ей делать, что делать?

Кругом весь дом еще спал, и только она одна без сна думала свою горькую, неразрешимую думу.

Человек, которому она принадлежит, убийца.

Но этого мало — пусть он будет преступник, убийца, но он, кроме того, не любит ее, он никогда не любил ее, он играл с ней, безжалостно опозорив ее, разбив ее жизнь, а она, она полюбила его со всей первой проснувшейся в ней страстью и полюбила после князя.

Образ князя Владимира Яковлевича Баратова восстал перед ней. Его дни сочтены. Он обреченная жертва этого негодяя, который простирает свои сластолюбивые виды на княжну Варвару.

И она, Капочка, все это знает… и живет.