Генералиссимус Суворов

– В армию, в гарнизон его!

Поручик с отчаяния брякнул:

– Из гвардии да в гарнизон, это не резон!

Павел I рассмеялся и тут же простил поручика.

Андрюша делал вид, что слушает рассказчика, притворно улыбался, а думал о своем: на сердце скребли кошки…

Под окнами заскрипели полозья.

– Вот еще тянется какой-то помещик на долгих. И чего они едут, сидели б уж в своих усадьбах, ежели не трогают. Придется снова писать, - недовольно сказал офицер вставая.

Андрюша глянул из-за его плеча в окно и опрометью кинулся вон: на козлах он увидел непривычно трезвое, красное от ветра и мороза лицо Прохора.

– Что же это вы так поздно? Император каждый день справляется, ждет! подбежал он к дядюшкиным саням.- Вы где остановитесь?

– У Грушеньки, на Крюковом,- ответил дядюшка, с любопытством рассматривая полосатый шлагбаум, полосатую будку заставы.

– Так поезжайте, а я лечу к императору, скажу, что приехал! обрадованно крикнул Андрюша, прыгая в свои сани.

– Гони!

Когда Горчаков примчался во дворец, Кутайсов сказал ему, что царь уже собирается спать - пошел раздеваться (уйдя в спальню, Павел никаких докладов не принимал).

– Но тебе повезло - еще не управились с печью. Минут десять пройдет. Сказали, что проветриваем спальню. Может, тебя и примет еще.

(Павел требовал, чтобы в спальне было не менее 18 градусов тепла, но чтобы печь при этом оставалась холодной,- он спал головой к печке. Это нелепое, невероятное положение достигалось следующим образом: пока царь ужинал, жарко натопленную печь натирали льдом. Царь входил, смотрел на градусник-18 градусов, дотрагивался ладонью до кафелей печки - холодные. Приказание исполнено. Все в порядке. И ложился спать, нимало не горюя, что остывшие снаружи кафели быстро нагревались опять.)

– Доложите, Иван Павлович! - взмолился Горчаков.

Кутайсов охотно пошел докладывать - это было ему на руку: можно отвлечь императора.

– Входи, примет,- сказал он, возвращаясь к Горчакову.

Андрюшу провели в кабинет царя.

Через минуту вошел Павел. На нем была только шинель. В накинутой на плечи старой шинели (Павел, подражая Фридриху II, хотел казаться бережливым) он был еще более смешон и не похож на венценосца: маленький, курносый.

– Ваше величество, граф Суворов по вашему приказанию прибыл! - доложил Горчаков.

– А, очень хорошо. Скажи ему - принял бы сегодня, но уже поздно: пора спать. Пусть пожалует завтра в девять утра.

– Слушаю-с. В каком мундире прикажете ему быть?

– В таком, какой вы носите.

Не чуя от радости под собой ног, выбежал Андрюша из Зимнего.

Приехав к Хвостовым на Крюков канал, он застал дядюшку и Хвостовых сестру Грушу и Димитрия Ивановича - за чаем. Димитрий Иванович, конечно же, воспользовался новым слушателем и уже пичкал гостя своими стихами.

Суворов в старом полотняном кителе, на котором висел только один орден Анны, пил чай, видимо, поглощенный больше им, нежели стихами Димитрия Ивановича.

– Завтра в девять утра ведено быть вам, дядюшка. Дядюшка не выказал интереса к данному сообщению.

– Мундир у барина готов? - спросил Горчаков у Прошки, который вошел следом за Андрюшей.

– Все тут, на ем,- ответил Прошка.

– Почему не взяли?

– Сами они не хотели Я положил, так выкинуть изволили! - недовольно покосился на барина Прошка.

– К царю надо одеться по форме.

– Я помещик, а не фельдмаршал. Что у меня есть, в том и явлюсь!

– Дядюшка, да вы меня погубите! - не выдержал Андрюша.

–Нет, ты меня с этим погубишь! Меня уже погубили! - сверкнул глазами Суворов.

Груша подбежала к двери, закрыла ее плотнее. Через секунду Александр Васильевич спросил спокойнее:

– А в каком же надо?

– В общеармейском.

– Андрюша, дядюшке твой мундир будет впору,- подошла сестра Груша.

– Вот примерьте, дядюшка. А ордена и звезды мы нашьем.

Общими усилиями уговорили старика примерить мундир Андрюши: он был почти впору.

V

И наутро настроение у дядюшки не улучшилось. Он дал себя выбрить, надел Андрюшин мундир, на который нашили ордена и звезды, но во дворец к царю отправлялся мрачнее тучи.

Андрюша повез дядюшку на простой паре лошадей. Суворов ехал по знакомым улицам, озираясь с любопытством вокруг.

Город приобрел совершенно иной вид, чем был раньше. Все напоминало Пруссию: вон торчит полосатая будка, вон такой же, выкрашенный в черно-белый цвет забор, полосатые ставни, двери; мальчишка бежит в лавчонку - в одной руке бутылка, другой придерживает на голове дрянную треуголку, косичка трепыхается; ямщики - курносые, бородатые, русские - не в круглых шапках и кафтанах в сборку, как испокон веков положено, а тоже в дурацком каком-то подобии прусского мундира и в сплюснутой треуголке.

Суворов только крутил головой да недовольно хмыкал.

На площади перед Зимним, готовясь с самого раннего утра к вахтпараду, ровнялись взводы разных полков, которые сегодня заступали в караул. Вахтпарад у Павла был существенным делом, главной заботой всего дня. Здесь, при разводе, он отдавал приказы, здесь он карал и миловал.

На вахтпарадах должны были присутствовать все гвардейские офицеры.