Генералиссимус Суворов

У подпоручика Лосева до сих пор еще шумело в ушах от беспрерывной пушечной пальбы, которая продолжалась уже целые сутки. Шестьсот русских орудий - с батарей, с судов Дунайской флотилии и с острова Сулин, лежащего против Измаила,- били по турецкой крепости не умолкая. И только час тому назад канонада прекратилась. Можно было разговаривать не надрываясь.

Лосев сидел у костра вместе со своими мушкатерами. Из стариков 2-го капральства, в котором служил Лосев, пришли под Измаил Огнев, Воронов и Зыбин. Только Башилов остался в Бырладе - его трепала лихорадка.

С вечера, пока еще стреляли пушки, мушкатеры говорили мало: было неприятно натуживаться и кричать, как неприятно и самому переспрашивать. А когда смолкла пальба, понемногу разговорились. Заговорили о родине, представляли, какие снега теперь там, как в это время в деревнях встают до света молотить.

Потом кто-то вспомнил, что сегодня 11 декабря и, стало быть, завтра солнце поворачивает на лето, а зима на мороз.

– Говорят, с этого дня зима ходит в медвежьей шкуре, стучит по крышам, ночью будит баб топить печи,- сказал Огнев.

– А у нас сказывают, - поддержал его какой-то рябоватый мушкатер, - на солновороты медведь в берлоге ворочается с боку на бок.

– Где это - у нас? Ты откудова? - серьезно спросил у него ефрейтор Воронов.

– Из Тулы, - ответил рябоватый мушкатер.

– Хорош заяц - да тумак, хорош парень - да туляк! - улыбаясь черными цыганскими глазами, вставил Зыбин.

– А ты-то сам какой? - вспыхнул рябоватый.

– Он, наверно, рязанец косопузый. Мешком солнышко ловили, - поддержали рябоватого его земляки.

– Не угадал, брат! - засмеялся Зыбин.

– Он из Калуги, - ответил Огнев.

– А, Калузя! Козла в тесте соложеном утопили!

– Что, попало? - смеялись над Зыбиным.

– Ничего, - не сдавался он. - Калужанин поужинает, а туляк ляжет и так.

В это время послышался топот копыт, и из темноты раздался голос:

– Какой полк?

– Апшеронский! - ответило сразу несколько голосов. Все обернулись. И в свете костра увидели знакомую фигуру генерал-аншефа. Суворов был в обычных лакированных сапогах с широкими раструбами выше колен, в белом суконном кафтане с зелеными китайчатыми обшлагами и в своей всегдашней маленькой каске.

– А, молодцы-апшеронцы! Храбрецы! Богатыри! Под Козлуджей, Фокшанами, Рымником делали чудеса. Сегодня превзойдут сами себя!

– Постараемся, батюшка Александр Васильевич! Не выдадим! - зашумели мушкатеры.

– Раньше времени в город не лезть! Пороховые погреба беречь! Безоружных не убивать! - говорил Суворов. - А как у тебя, князь, часы? Верно поставлены? - обернулся он к полковнику Лобанову-Ростовскому, который подошел, услышав, что с его апшеронцами говорит сам Суворов.

– Поставлены, как у всех, ваше сиятельство, - ответил полковник, вынимая из кармана часы. - Без двух минут три. Сейчас должна быть первая ракета.

– Посмотрим, так ли, - сказал Суворов, запрокидывая голову назад и глядя вверх.

Все невольно последовали его примеру. Смотрели и ждали. И точно вдруг раздался треск, и над головами в черное, покрытое тучами небо взлетела яркая ракета.

Чтобы обмануть бдительность турок, Суворов приказал каждый день перед зарею пускать ракеты, и сегодня они не были в диковину туркам.

– Ну, пора. С богом!-сказал Суворов.-Только чур - не шуметь! улыбнулся он и тронул коня.

Солдаты осторожно разбирали ружья и становились в колонну. Костры продолжали гореть.

…Первая колонна, впереди которой шли апшеронцы, уже несколько минут стояла у самой крепости.

Колонна должна была по диспозиции взять каменный редут Табия, спускавшийся к самому Дунаю. За апшеронцами пятьдесят рабочих несли фашины, топоры, кирки, ломы. А дальше шли белорусские егеря и фанагорийцы.

Колонна стояла тихо. Ждала последней, третьей ракеты. Слышно было, как кто-то сзади, среди рабочих, вдруг кашлянул и сразу же оборвал: видимо, зажал рот рукою.

В Измаиле у турок было спокойно. Из-за стен чуть доносился приглушенный шум, да на валу громко перекликались часовые, а где-то в городе лениво лаяли собаки. Одна вдруг завыла.

– Чует недоброе, - шепнул Лосеву рядом стоявший Зыбин.

Справа однообразно шумел, бился о камни Дунай.

Лосев прислушался - не слыхать ли, как на судах подходит к Измаилу от Сулина десант де Рибаса. Ведь и они должны в эту минуту быть где-то недалеко. Но ничего не услышал.

От реки тянул густой туман. Знобило не то от холода, не то от волнения. Небо все так же было в тучах. До рассвета оставалось два часа.

И вот наконец высоко взвилась последняя ракета. Не успела она погаснуть в черном, беззвездном небе, как сразу же загремели пушки. Стреляли с реки, с судов. Ядра прочерчивали небо.

Притаившийся, затихший было Измаил, оказывается, и не думал спать турецкие батареи тотчас же заговорили в ответ. Огонь от пушечных выстрелов вырывал из темноты то черную блестящую полосу широкого Дуная, то высокие стены Измаила с жерлами пушек.

Но смотреть было некогда. Апшеронцы побежали вперед. У самого рва они рассыпались, и пока рабочие забрасывали шестисаженный ров фашинами, апшеронцы стреляли по редуту - на огоньки турецких выстрелов.

Но вот фашины уложены.