Генералиссимус Суворов

Александр Васильевич сунул Леньке и другому белоголовому мальчишке по пятаку, а всем - кто прибежал первым, кто последним - сыпнул из кармана горсть пряников:

- Ешьте!

И сам поскорее побежал за околицу встречать долгожданных, дорогих гостей.

II

Зима наградила меня влажным

чтением и унылой скукой.

Суворов о Кончанском

Когда начались осенние дожди, во всех десяти покоях барского дома не стало житья: крыша текла как решето, и Александру Васильевичу приходилось вставать среди ночи и перетаскивать свое сено из одной комнаты в другую.

Волей-неволей надо было искать другое помещение. Большого дома пока что и не требовалось: Александр Васильевич остался один со своими тремя слугами - Прошкой, поваром да фельдшером. Дорогие гости - Наташенька с сыном и Аркаша - прожили в Кончанском два самых хороших, погожих месяца, а потом уехали назад, в Петербург.

Александр Васильевич нашел себе пристанище. На краю села, у самой церкви, стояла небольшая причтовая изба. Ее перегородили досками, и получились две всегдашние суворовские комнаты: кабинет и спальня в одной, в другой - кухня и помещение для слуг.

- Хорошо, прусаков нету,- говорил, осматриваясь на новом месте, Мишка-повар.

- Пруссак моего духу не любит! - шутил Суворов.- Плохо одно: перегородка без двери. Наум спит тихо, Мишка изредка говорит во сне, смеется, а вот Прохор Иваныч храпит так, что стены дрожат!

- А вы-то сами. Молчали б уж!.. Как-никак - жили. В тесноте, но не в обиде.

Александр Васильевич вставал все так же до света. Здесь была другая работа. Он ходил смотреть, как готовят к зиме сад, как молотят, как возят лес на постройку барского дома.

"Видно, мне пожить тут,-думал Суворов.-Хоть бы умереть в бою, как Тюренню!"

В полуверсте от Кончанского, на высокой горе, которая называлась "Дубихой", хотя на ней росли одни высоченные ели, Александр Васильевич задумал поставить летнюю светелку.

По субботам и воскресеньям обязательно ходил в церковь. Пел на клиросе, читал часы, канон, "Апостола".

Мужики валили валом в церковь. Приходили не только кончанские, а из соседних деревень послушать, как батюшка Александр Васильевич читает и поет. Не могли нахвалиться его басом.

- Гляди-тко, немолоденький, а каково выводит!

- Цельную жисть командовал, кричал, вот и образовался такой голосина!

- Скажешь этакое! Матрена Пашкина целый век в доме командует, кричит и на мужа и на невесток, не похуже командера, а что ж, голос у нее подходящий? Родиться надо с таким голосом!

Суворов обучал дворовых мальчишек грамоте, составил из ребят хор. Учил их священник о. Иоанн, а Александр Васильевич приходил на спевки и всегда приносил в кармане медовые пряники.

Ребята любили барина - он шутил с ними, летом играл в рюхи, рассказывал про походы.

Но к рождеству Александр Васильевич делался все сумрачнее и сумрачнее. Пребывал в плохом настроении. К тому были причины.

Прежде всего Александр Васильевич стал все чаще болеть. В походной, боевой обстановке, в армии он не болел. Изредка страдал желудком, да в последние годы болели глаза, а так чувствовал себя хорошо.

А здесь как-то расклеился.

Часто немела вся левая половина тела, пухли подошвы ног, так что трудно было ходить. А однажды в темноте споткнулся в сенях о ведро, упал и больно ушиб грудь.

- Года помнить надо, а не бегать, как в восемнадцать,- отчитывал Прошка.

Фельдшер Наум взялся растирать его какой-то мазью, но Александр Васильевич потребовал баню. Баня считалась у него главным лекарством от всех болезней, наружных и внутренних. Но и после бани ребра не перестали болеть. Все так же трудно было кашлянуть. И не болезнь, а - противно!

Он не любил больных, считал, что многие только притворяются больными. И когда в армии ему докладывали о том, что тот-то заболел, Суворов всегда переспрашивал:

- Что, он болен или бо-лeн?

Болен - это когда человек по-настоящему слег, занедужил, а бо-лeн это притворство, это то же, что "лживка, лукавка", родная сестрица немогузнайки.

И теперь сам подтрунивал над собою:

- Помилуй бог, и не болен,, и не бо-лён. Хожу вроде здоров, а потом как кольнет...

- Пройдет. У меня так в Херсоне ребра болели,- говорил Прошка.

- Тоже утешил: пройдет! Да и вся-то жизнь пройдет! - горячился Суворов.

Ему хотелось, чтоб прошло сейчас, немедленно. Второй неприятностью были материальные претензии, которые вдруг посыпались на Суворова со всех сторон. Как только прослышали, что царь отставил его из армии, так накинулись на опального фельдмаршала все, кому не лень, у кого нет совести.

Майор Чернозубов взыскивал с Суворова восемь тысяч рублей, израсходованных его частью на фураж. Полковник Низовского пехотного полка Шиллинг - четыре тысячи за продовольствие полка. Поляк Выгановский просил взыскать с Суворова тридцать шесть тысяч рублей - за опустошение во время прошлой войны его имения.

И пошли и посыпались со всех сторон претензии и убытки, связанные то с той, то с другой войной, в которой участвовал Суворов,- там войска скормили своим лошадям чье-то сено, там, идучи, потоптали озимь... И за все отвечать Суворову, точно армия была лично его.

Налетели как вороньё.