Генеральная пауза. Умереть, чтобы жить

— Мы побежим. На каждом этаже — балкон. Двери будем оставлять открытыми. По утрам оно ещё медлительное, после полудня станет намного опаснее. Готова?

«Нет! — хотелось крикнуть Дине. — Не хочу!». Она не знала, что пугает больше: осколочные воспоминания или новая встреча с ужасом, сотканным из ледяного мрака. Почему нельзя оставить всё как есть? Подождать — и, может быть, того, что она уже вспомнила, окажется достаточно, чтобы вернуться? А как же папа? Ведь она даже не смогла вспомнить его лица. Запах — вспомнила. Серую, в мелкую полоску, рубашку — вспомнила. А лицо — нет. А мама? Ведь у неё была мама? В голове нашлось только слово. Пустое, знакомое по смыслу, но ничего не содержавшее внутри слово. И ещё одно, мучительное и непонятное — что такого ужасного она могла натворить, раз так боялась идти в школу в своём первом воспоминании?

— Готова! — Дина решительно кивнула, преодолевая страх, словно барьер.

…галоп у Гардемарина мягкий, ровный. Они прошли маршрут чисто, и Дина, переводя коня в рысь, оглядывается. Елена Ивановна поднимает планку. Что она ставит, Дине не видно, но сердце замирает — ещё выше? Как? Ей и эти метр двадцать прыгать страшновато…

— Елена Ивановна, — робко блеет Дина, направляя Гардемарина к тренеру, — не высоко?

— Прошагни кружок, пока я не закончу, — отзывается Елена Ивановна (за глаза — Елена Прекрасная), словно и не расслышала вопроса. Она перекатывает жерди-подсказки, лежащие на земле перед барьером, и быстрым, уверенным шагом направляется к следующему.

Дина нервно охлопывает горячую Гардемаринову шею. Он фыркает, вытягивает её на всю длину ослабленного повода и широко шагает вдоль стенки манежа.

Сто тридцать. Дина холодеет. Напрягается спина, начинают ныть сведённые страхом плечи.

— Чего скрючилась? — тренер умудряется видеть даже затылком. — А ну, разожмись! Я на пять сантиметров всего подняла. Линейку представь? И где там эти сантиметры? Вы их даже не заметите.

Но Дине страшно. Она неуверенно набирает повод. Гардемарин чувствует эту неуверенность, топчется на подъёме в галоп, заходит на первый барьер неловко, снимается слишком близко, а навстречу уже несется второй… Дина не контролирует себя, не контролирует коня. Препятствие вырастает перед глазами, и кажется, что оно выше холки коня. Повал! Жерди с грохотом валятся за спиной, Гардемарин спотыкается на приземлении, Дина съезжает ему на холку, упираясь руками в шею. Конь — умница-конь, останавливается сам.

Лицо тренера ничего хорошего не сулит. Она смотрит, как Дина, пыхтя, заползает обратно в седло. Кровь прилила к лицу и шумит в ушах.

— Зачем коня сбила? Боишься? Слезай и отправляйся домой, крестиком вышивать! — рычит Елена Прекрасная.

— Нет! — бормочет себе под нос Дина сквозь закипающие слёзы и упрямо мотает головой.

— А нет, тогда прыгай, как положено! — орет тренер во всю луженую глотку. — И нечего тут из себя недотрогу строить!

До скрипа сцепив зубы, Дина посылает Гардемарина вперёд.