Генеральная пауза. Умереть, чтобы жить

— Блин! Разряжен, — огорчённо пробормотала девушка и снова обернулась к Алексу в безумной надежде, что сейчас он сделает что-то — ведь можно же что-то сделать! — и телефон оживёт вместе с телефонной книгой, сайтами и чатами, со всеми голосами, до которых всего-ничего — несколько лёгких прикосновений к экрану.

Выражение лица Алекса— смесь неловкости и досады — сначала удивило, и только через долгую секунду до Дины начала доходить абсурдность её поведения. Куда звонить? Кому? В сто двенадцать? Спасите, я забыла всё на свете?

Словно почитав её мысли, парень заговорил. Осторожное сочувствие в голосе, как будто он обращался к сумасшедшей, вызвало у Дины приступ раздражения.

— Ты не расстраивайся. Он всё равно не заработает, даже если найти электричество и зарядить. Бесполезная игрушка. Компы, телики, телефоны — всё сдохло.

— Ну и ладно! — с деланным равнодушием отозвалась Дина и небрежно швырнула мобильник на кровать.

На самом деле ей хотелось зареветь от острого разочарования. Слишком сильна оказалась иллюзия безопасности, слишком больно оказалось её терять.

Чтобы переключиться, девушка опять огляделась. Взгляд вернулся к двери гардероба. Дина, отпихнув в сторону белый кроссовок и туфли, потянула её в сторону. Чуть слышно скрипнув роликами, полотно послушно поехало вбок, закрывая пространство, забитое вешалками и полками. Зеркало. Большое, в пол, зеркало служило здесь дверью, а сейчас вместо него была лишь сероватая фанерная стенка с косой царапиной, грубо пропахавшей середину полотна. Дина растерянно оглянулась на Алекса, как будто он мог подсказать ей — куда оно подевалось.

…она медленно, очень медленно застёгивает молнию и задвигает дверь, встречаясь глазами со своим отражением. Вздрагивает. Отворачивается. Снова вздрагивает, зная, что никогда к нему не привыкнет! Нос искривлён горбинкой. Эта горбинка — целый горб — никуда не собирается исчезать, вопреки обещаниям врачей, но не это главное. Собранные на скобах кости правой скулы и нижней челюсти, наверное, не настолько кривы, какими их делают шрамы — уродливые багровые полосы, которые не замаскировать никакому тональному крему. Правый глаз до сих пор иногда слезится, и совершенно невозможно улыбаться, хотя мама и утверждает, что мышцы придут в норму, нужно только потерпеть… Потерпеть!

Из зеркала на Дину смотрит отвратительная калека. Уродина. Страшилище. И мамино: «Всё поправимо, дай только время. Главное, что ты осталась жива!» звучит для Дины как издёвка. Жива? А зачем?

Дина завешивает лицо волосами, наклоняет голову и косит в зеркало одним глазом из-под длинной чёлки. Кошмар!

— Дочура, ты где? Опоздаем! — зовёт из прихожей папа.

«Опоздаем? Я должна спешить, по-вашему?» Она не произносит это вслух, и слова, оставаясь в груди, заливают сердце язвительной горечью пополам со страхом перед поездкой в школу. Дина хватает со столика тяжёлые часы в бронзовом корпусе и со всей силы запускает в зеркальную стену. Она распадается на острые хищные куски и с глухим звоном осыпается на светлый паркет. Последним выпадает большой нижний кусок, разлетаясь брызгами осколков. Испуганно вскрикивает в коридоре мама, но Дине всё равно. В комнате повисает хрупкая тишина, в которой чуть слышно, мерными уколами ножа в сердце, отсчитывает секунды её новой жизни «тик-так» неповреждённых часов.