Проспект, удивительно красивый в утреннем свете, был тих. В который раз попытавшись представить себе, как бы выглядели тротуары, если бы по ним двигались толпы празднично одетых людей, и дороги с несущимися по ним машинами, Аликвис вздохнул. Этому месту не хватало людей. Не хватало суеты. Оно казалось ненастоящим, да и было таким. Город — это место для жизни, а здесь жизни не было. Разве можно назвать его существование жизнью?
Полностью переодевшись в облюбованном когда-то большом магазине одежды и стянув с вешалки близнеца ставшей привычной синей жилетки-пуховика, Аликвис перешёл дорогу и поднялся в кафе с огромными окнами. Там было достаточно светло, чтобы понимать, что именно ты подносишь ко рту, да и электричество работало чаще, чем в других местах.
Видимо, не один он об этом прознал, так как, едва приоткрыв дверь, услышал голоса.
— Да не туда крутишь! В другую сторону давай! Сломаешь же! — вскрикнул кто-то.
— Разберусь, — обиженно прогнусавил другой.
Спросив себя, так ли уж ему хочется поесть, Аликвис решил, что надо, и вошёл в большой зал. На него тут же уставилась парочка, увидеть которую он совершенно не ожидал.
— Гы, — удивлённо выдал лохматый мужик с проседью в несуразно длинных волосах, украшенных круглой блямбой проплешины. — Смотри, Лысый, а Музыкант-то не утоп! По воде, аки посуху…
«Лысый», который был действительно лыс, как куриное яйцо, и форму черепа имел похожую, угрюмо пожал плечами и отвернулся к большой печи, продолжив вращать чёрную рукоятку и давить на все кнопки подряд.
— А девка? Девка-то утонула? — не унимался лохматый.
Его прозвали Лётчиком, видимо, за бессменную кожаную куртку-авиатор, и он не возражал, а Музыкантом такие, как Лётчик и его компания, называли Аликвиса. Это бесило, но что поделаешь? С тех пор как Доктор утратил своё влияние, «лётчики» и «витьки» совсем потеряли берега.
— Давай я включу, — не отвечая на поддёвку, протиснулся за длинную стойку Аликвис и невежливо оттёр Лысого от печи.
Она слабо загудела, подавая признаки жизни. Решётка внутри была забита какими-то свёртками. Никакого альтруизма Аликвис не испытывал, просто не хотелось, чтобы криворукий и туповатый Лысый в самом деле испортил единственную в округе более-менее рабочую технику.
— Пивко будешь? — предложил развалившийся за круглым столом Лётчик.
Судя по всему, он был в хорошем расположении духа и не собирался мстить Аликвису за то, что тот не отдал им Дину. Это могло значить только одно: компания Лётчика нашла себе другую жертву.
— Нет, — коротко ответил Аликвис.
Внутри печи коротко звякнуло. Лысый открыл дверцу и торопливо сунул внутрь грязные лапы, норовя сгрести все упаковки разом.
— А! Твою же… Горячо! — едва не роняя свёртки на пол, но умудрившись всё-таки сгрузить их на прилавок, он замахал в воздухе руками.
В отличии от мерцающего временами Лётчика, Лысый был устойчиво материален и, скорее всего, боль испытывал самую настоящую.
Аликвис вытянул из неровно гудящего шкафа-холодильника два готовых сэндвича в бумажной упаковке и положил в горячее нутро печи, выставив табло на разогрев. За коричневым налётом на обратной стороне стекла загорелся тусклый свет. По непонятным законам этого мира еда периодически появлялась там, где её вчера не было, и исчезала там, где была ещё вчера. Продукты могли оказаться свежими, а могли быть протухшими или ссохшимися, словно египетские мумии. Никакого постоянства, никакой системы в этом не просматривалось, как и в случаях с водой, электричеством, огнём или сменой дня и ночи.
— Слышь, Музыкант, давно хотел спросить, — вполне миролюбиво заговорил Лётчик, глотнув прямо из горлышка. — Какой тебе кайф от экскурсий? Чего ты таскаешь этих недоумков на берег?
Пришлось отвечать. То, что у самого старшего из шайки было хорошее настроение, ещё не значило, что оно не изменится буквально через минуту. Больше всего Аликвис хотел по-быстрому забрать свои бутеры и уйти без ссоры.
— Я пытаюсь вспомнить, — честно ответил он. — Чтобы убраться отсюда.
Лётчик хрипло рассмеялся.
— Так скоро уже, тебя скорее не видно, чем видно, — выдавил он сквозь смех и добавил, протягивая над столом мерцающую руку: — А хочешь, вместе пойдём? На восток. Сейчас выпьем и пойдем!
Только теперь Аликвис сообразил, что Лётчик пьян. Скорее всего, напился ещё ночью, а теперь опохмелялся. В отличие от Доктора, на него почему-то действовал алкоголь.
— Я не хочу на восток, я хочу вернуться.
Зачем он это сказал, зачем вообще ответил?
— Куда? — побагровел Лётчик, приподнимаясь над столом. — Куда ты хочешь вернуться, соплежуй малахольный? Кому ты нужен? Есть только два пути, что, не знал? В рай или в преисподнюю. В рай нас не взяли, а для ада мы, видать, пока не дозрели.
Он рухнул обратно на стул, зацепив столешницу, и бутылки — пустые и полные — с грохотом покатились по столу. Лысый принялся ловить их, неуклюже размахивая большими лапищами. Кисти у него были громадными, чуть ли не в размер его же вытянутого черепа. Когда он сжимал кулаки, получались два вечно грязных молота. И — Аликвис знал это по опыту — били они соответствующе.