Генеральный секретарь ЦК КПСС, первый президент СССР Михаил Сергеевич Горбачёв

Горбачёв рассказывает, как он отправился в крайком комсомола (комсомольские структуры приравнивались к партийным). Там он выложил свои козыри: партийность, работа в селе комбайнером, полученный орден, университетский диплом, опыт комсомольской работы в столичном вузе. Напористый парень понравился первому секретарю крайкома комсомола Виктору Мироненко. Да и прокурор края не держался за спущенного ему по распределению молодого специалиста, Горбачёва откомандировали в крайком комсомола.

Михаил приступил к работе, где требовались особые качества: энергия, «моторность», умение находить подход к людям. Виктор Мироненко, назначая Горбачёва заместителем заведующего отделом пропаганды крайкома комсомола, отметил: «Соображает, знает деревню, язык подвешен. Что еще надо?»

Есть и другая версия того, как стартовала партийно-комсомольская карьера Михаила Сергеевича. В определенном смысле началом ее Горбачёв обязан Шелепину и Семичастному. В 1955 году учебные заведения выпустили слишком много юристов, философов и историков. Дело касалось специальностей, которые получили в МГУ и Михаил Сергеевич, и Раиса Максимовна. Руководители комсомола Шелепин и Семичастный обратились к местным секретарям с просьбой: возьмите их на работу в комсомол.

– Только я вернулся в Ставрополь, – вспоминал тогдашний первый секретарь крайкома комсомола Виктор Мироненко, – мне звонит Горбачёв. В правоохранительных органах шло послесталинское сокращение штатов.

Горбачёв быстро включился в круговерть жизни комсомольского аппарата, особенно в хрущёвскую эпоху.

Выпускник. 1955 г.

Пока длились хлопоты по трудоустройству и устройству жизни, подоспел XX съезд КПСС. М. С. Горбачёв на съезде не присутствовал, но его соратник и идеолог задуманной перестройки А. Н. Яковлев, работавший на Новой площади, свидетельствует: «Достался билет и на заключительное заседание съезда 25 февраля 1956 года. Пришел в Кремль за полчаса до заседания. И сразу же бросилось в глаза, что публика какая-то другая – не очень разговорчивая, притихшая. Видимо, одни уже что-то знали, а других насторожило, что заседание объявлено закрытым и вне повестки дня. Никого из приглашенных на него не пустили, кроме работников аппарата ЦК…Председательствующий, я даже не помню, кто им был, открыл заседание и предоставил слово Хрущёву для доклада «О культе личности и его последствиях». Хрущёв на трибуне. Хмур, напряжен… Я буквально похолодел от первых же слов Хрущёва о злодеяниях и преступлениях Сталина. Все казалось нереальным, даже то, что я здесь, в Кремле, и слова, которые перечеркивают почти все, чем я жил… В зале стояла гробовая тишина. Не слышно было ни скрипа кресел, ни кашля, ни шепота. Никто не смотрел друг на друга – то ли от неожиданности случившегося, то ли от смятения и страха, который, казалось, уже навечно поселился в советском человеке. Я встречал утверждения, что доклад сопровождался аплодисментами. Не было их… Особый смысл происходящего заключался в том, что в зале находилась высшая номенклатура партии и государства. А Хрущёв приводил факт за фактом, один страшнее другого. Уходили с заседания, низко наклонив головы. Шок был невообразимо глубоким».

Даже участники съезда поначалу не знали, как реагировать. То, о чем боялись говорить шепотом, было произнесено с самой высокой партийной трибуны. Доклад Хрущёва о культе личности Сталина был секретным и предназначался лишь членам партии, однако его содержание не удалось сохранить в тайне.

Агитационно-пропагандистские кампании следовали одна за другой, Горбачёву пришлось доводить содержание доклада до трудящихся: «Я же поехал как пропагандист от райкома партии разъяснять. В казачий район, Новоалександровский, и я там увидел, что народ не принимает, не верит. Не верит, и все. Тогда я не стал встречаться с большими группами, а начал ездить и беседовал по фермам, по группам и начался разговор. Говорили: “Ну как же так, никто ничего, ничего не знаем, а потом вдруг вот так. Что же это за руководство, что там такое происходит?”» Документ вскоре стал известен за рубежом. Уже в июне 1956 года он был переведен на английский язык и опубликован в США. Примерно тогда же сильно смягченный вариант был обнародован в СССР. Однако на публикацию полного текста доклада разрешение придется давать ему самому во времена перестройки, только в 1989 году.