Генеральская звезда

— Берут способного парнишку. Он должен быть способным, иначе его не примут в Вест-Пойнт. Дают ему довольно приличное образование, прививают качества, которые специально культивируются в привилегированных учебных заведениях. Его начиняют всякими суевериями, традициями, внушают ему сознание своей исключительности, важности и особого предназначения. Его выпускают из училища, присваивают звание второго лейтенанта армии Соединенных Штатов и в военное время отдают под его начало сливки нашей молодежи. Само собой подразумевается, что он способен принимать решения, от которых зависит жизнь или смерть подчиненных. Его ставят в такое положение, что он, как господь бог, решает, кому жить, а кому умереть. Знаю, вы скажете, что это одна из издержек войны. Правильно. Но можно включить в систему какие-то предохранительные устройства. Мы можем защитить себя от самонадеянности, тщеславия и непомерного стремления к славе людей, которым вручаем судьбу своих сыновей. Каждый армейский офицер должен раз в два года подвергаться обследованию, чтобы можно было вовремя установить, когда он пересечет рубеж, отделяющий командира от параноика.

— Кому же предстоит это решать?

— Хотя бы таким людям, как я. Людям, способным поставить диагноз болезни, прежде чем она приведет к гибели целую роту или целый батальон. Противник, Гарри, не всегда находится по ту сторону фронта и не всегда носит другую форму.

— Мне кажется, доктор, судя по вашим словам, вы тоже не лишены некоторой самонадеянности, тщеславия и стремления уподобиться богу.

— Возможно. А теперь давайте представим на минуту, что пехота подобна дровам. Мы бросаем столько-то поленьев в огонь. Поленья сгорают, но дают нам тепло, согревают пищу, поддерживают жизнь. И если в этом процессе они расходуются, это очень печально, но в конце концов в лесах полно деревьев, из которых можно заготовить дрова взамен сгоревших. Не находится ли пехота и в меньшей степени другие боевые части в таком же положении? Мы обмениваем столько-то людей на такое-то пространство и рано или поздно, если запас людей не истощится, приобретаем достаточно пространства, чтобы выиграть войну.

— Забавное рассуждение, доктор. Что-то я не встречал ничего похожего на вербовочных плакатах.

— А что стоит приготовить полено? Сущую чепуху. Искусству стрелять из винтовки, жить, как животное, и умирать можно обучить в лагере начальной военной подготовки за два-три месяца. Приходилось ли вам проходить подготовку в таком лагере? Там царит такой изнурительный распорядок, такое унижение личности, что отправка на фронт и участие в боях представляются меньшим из двух зол.

— У вас довольно опасные взгляды, доктор.

— Дайте мне закончить. Допустим, что мы нашли какой-то способ направлять в пехоту только тех, без кого можно обойтись: низшие продукты нашей цивилизации, отходы, которых не жалко, пушечное мясо мирного времени. Но ведь это невозможно. Кому надлежит решать, кто хуже, решать, кто является пушечным мясом? Поэтому мы применяем конечную форму демократии — демократию смерти. Мы бросаем всех в мясорубку и говорим: «Вы и есть пушечное мясо». Теперь видите, как нам повезло, Гарри? Вы выйдете из войны еще лучшим журналистом. Если у вас есть чувство сострадания, вы выйдете из войны, лучше поняв самого себя и мир, в котором живет солдат.

— А вы, доктор?

— Я?.. Пока я здесь, некоторое число больных, которых надо бы излечить, останутся без лечения. Это не бог весть что, но может, однако, заставить меня несколько усомниться в правильности моих богоподобных рассуждений.

Доктор Уотсон достал бутылку коньяку, и мы просидели, выпивая и беседуя, около часа. Я узнал, в какой госпиталь отправили Бронсона. Этот госпиталь был мне хорошо знаком — он находился в предместье Парижа.

Я задержался в дивизии ровно настолько, чтобы взять, как обещал Биллу Эймсу, интервью у Кочерыжки Корридона. Я невзлюбил его с первого взгляда. А он, кажется, не обратил на меня особого внимания, и трудно сказать, понравился я ему или нет. Он лишь постарался быть чуть-чуть заискивающе любезным. Я набросал довольно неопределенный очерк о нем, будучи уверен, что мой редактор сумеет оценить это произведение по достоинству, как повседневную прозаическую работу.

Я не был в Париже почти три месяца, но город очень мало изменился за это время. Я провел неделю в городе — отсыпался, отъедался, поглощая бифштексы с черного рынка, развлекался с француженками, слушал журналистские сплетни в «Скрибе», а потом отправился в госпиталь в предместье Парижа. Меня провели в кабинет главного психиатра полковника Ричарда Армстронга, и я сказал, что разыскиваю Чарли Бронсона.

— Найти его нетрудно, — сообщил полковник. — Он находится километрах в пятидесяти отсюда. Он начальник пересыльного пункта.

— Вот те на!