Генералы подвалов

Он не успел понять, взрослые это или дети, такие же, как первый из нападавших, – увидел только ногу, длинную и толстую, обтянутую блестящей тканью темно-синих спортивных штанов, и огромную белую с черными полосками кроссовку, летящую ему в лицо. Куз успел увернуться от первого удара, но это мало что дало. Несущийся на него детина, не останавливаясь, подпрыгнул и продолжил бег уже по спине согнувшегося в три погибели Кузи, два раза с силой вдавив пятки под ребра журналиста.

Куз так и не успел распрямиться. Он неловко рухнул на землю, больно ударившись коленями об асфальт. Как обычно в таких случаях, боли не было. Кроме острой иглы, засевшей в голени после первого удара, Куз практически ничего не чувствовал. Так, толчки какие-то в ребра, мягкие и, кажется, совершенно безобидные. По затылку – раз, два, три. Достаточно, хорош, ребята, кончайте, убьете ведь. Сознание практически покинуло Куза, только краешек один остался, сегментик крошечный. Он и подсказывал, что локти нужно к бокам прижать покрепче, что голову спрятать. А потом и вовсе стало все равно.

Сплошная грязно-зеленая муть стояла перед глазами, и в этой мути плавало лицо главного редактора Анатолия Гурецкого и громко требовало от Куза материал, обещанный еще вчера. О новом клубе. Губы редактора были плотно сжаты, лицо не шевелилось, но слова странным образом исходили из него, как из профессионального чревовещателя. Куз хотел что-то ответить, но не мог – почему-то беседа с Гурецким происходила на палубе какого-то парохода, пароход сильно качало, он скрипел, внизу, под палубой, перекатывались какие-то железные бочки, грохотали, стукались друг о друга. Куза швыряло от мачты, за которую он пытался зацепиться рукой, к стене, от стены – к перильцам.

– А вот и материал! – редактор громко расхохотался, из-под его лица высунулась длинная, странно большая рука и начала шарить у Куза под пиджаком.

– Нет, нет, – наконец-то смог выдавить из себя Марк, – нет там ничего.

Но рука Гурецкого продолжала шарить по рубашке Куза, потом неожиданно ущипнула его за грудь. И еще раз. Надавила на почки, очень больно, заставив Куза вскрикнуть. Зацепила указательным пальцем ребро и потянула наверх. Куз заорал от боли, и рука отдернулась, втянулась в противный зеленый фон, вместе с ней исчезло и лицо Гурецкого.

***

Марк увидел перед собой лампочку, забранную проволочным сетчатым колпачком. Лампочка торчала из белой стены. Она была раздражающе яркой, резала глаза, и Марк решил, что самое лучшее сейчас – отвернуться. Попытавшись это сделать, он понял, что лежит, а лампочка располагается не на стене, а на потолке. Лежал же Марк на узкой кровати, вернее, на топчане, обтянутом красно-коричневым дерматином.

Каждое движение сопровождалось резкой, но в принципе терпимой болью. Марк приподнялся, опираясь на руку, сел на топчане, спустив ноги на пол, и огляделся. Ноги, кстати, почти не болели, только левая голень зудела и ныла, как огромный застуженный гнилой зуб.

Довольно большая квадратная комната без окон, с блестящими серыми стенами и белым потолком с единственной лампочкой в центре была сплошь уставлена такими же топчанами. Большинство из них пустовали, на трех или четырех лежали люди. Марк попытался разглядеть повнимательнее ближайшего к нему через топчан лежащего мужика и, разглядев, едва не охнул.

Лица у его соседа как будто не было вовсе. Вместо него торчала над белой, страшно грязной рубашкой какая-то жуткая синяя опухоль, прорезанная неровными щелями там, где полагалось быть глазам, рту и носу. Можно было подумать, что здесь одно из отделений морга, настолько несчастный мужик походил на труп, но Марк заметил с облегчением, что грудь под разорванным воротом рубашки периодически поднимается и опадает.

«Вытрезвитель, что ли?» – подумал Марк, отвернувшись от страшного соседа. В вытрезвителях Марку бывать приходилось, но ничего похожего на эту комнату он прежде не видел. Обычно лежали и сидели на кроватях мужики, вполне уже трезвые, тихо-мирно переговаривались, делились радостями и горестями, стреляли у сержантов папироски и смиренно коротали время до того момента, пока милицейское начальство сочтет их достойными выйти на улицу и не опозорить там своим видом «честь и достоинство».

Попытки вспомнить, как же он здесь оказался, ни к чему не привели. Последним отчетливым воспоминанием было посещение обменного пункта, все последующее проваливалось в какой-то зеленый туман. Да, он был в обменном пункте. Марк пошарил руками по телу, отметив, что он при полном параде – в пиджаке, в брюках и сапогах. На этом, правда, «парад» и заканчивался. Карманы пиджака были совершенно пусты. То, что не было денег, это само собой. Но не было ни паспорта, ни ключей, ни бумажника, ни кучи визиток, которые время от времени накапливались в нагрудном кармане. Любимой «Ракеты» на запястье тоже не было. Почесав голову, Марк обнаружил, что она забинтована.