Генератор чудес

Очень важно было решить этот вопрос. Если записи раскрывали тайну, хотя бы и с большим трудом, то все хитроумные ухищрения Мюленберга, весь его план - были глупейшим, наивнейшим донкихотством. Но только один способ мог дать ответ: показать эти записи кому-нибудь из крупных физиков-радиологов. Мюленберг знал их всех. Он перебирал их в памяти и... не находил среди них ни одного, кому можно было бы доверить тайну. Что случилось с немцами?!. Гитлер покорял Европу ценой страшной деморализации собственного народа, и эти победы продолжают опустошать и развращать самих немцев. Какой-то массовый психоз! Даже эти, наиболее культурные, пожилые люди, люди науки, которые раньше так возмущались Гитлером, теперь, когда цивилизованное варварство стало откровенной идеологией нацистов, - начали благодушно хихикать и исподтишка даже помогать этим гибельным победам... Нет... Нечего даже пытаться найти среди них надежного сообщника в этой неравной борьбе. Так можно только погубить все дело...

Однажды к нему подошел Ганс. Долго и внимательно осматривал он эти листки со всех сторон, наконец, сказал:

- Плохо... Все записи остались у них.

- Как? - не понял Мюленберг.

- Смотрите, почти на всех листках можно найти следы зажимов. Они сняли с них фотокопии.

Мюленберг задумался, ощупывая Ганса внимательным отеческим взглядом. Вот он - единственный друг, - верный, надежный. Как это случилось, что "столпы" морали - старая немецкая интеллигенция со всей ее молодежью рухнули со своих высот, как лавина в пропасть, а вот этот голубоглазый юноша из простой рабочей семьи стоит на вершине так твердо и спокойно!..

Мюленберг, как и Гросс, никогда не интересовался социологией, политикой, хотя он объективно признавал их значение и право на существование. Он просто, по натуре своей, не был склонен к анализу общественных явлений. Но, в противоположность Гроссу, он любил жизнь, людей и умел их наблюдать. Жизнь то и дело ставила перед ним новые вопросы и он отвечал на них как мог, пользуясь своими обычными принципами и опытом, не ощущая при этом никакой необходимости обобщать свои ответы в ту или иную систему взглядов. Или наоборот: извлекать заранее заготовленные ответы из ящичка какой-либо социальной концепции.

За три года, что Ганс работал в лаборатории, их отношения постепенно становились все крепче и как бы выше, - как стоящий на окне стволик лимона, выращенный Мюленбергом из косточки. Ганс был скромен, молчалив, трудолюбив, разговоры с ним на темы, не относящиеся к работе, происходили редко и только в отсутствие Гросса. Вначале Мюленберг интересовался его биографией, потом его радиолюбительскими делами, расспрашивал о семье, друзьях. И как-то незаметно, - никто из них не вспомнил бы при каких обстоятельствах это впервые случилось, - в их разговорах появилось одно коротенькое слово, которое сразу сблизило их, - "они". Во все времена и у всех народов это слово появлялось в эпохи борьбы государств, наций, классов, и для тех, кто его произносил, означало: враги. Оно было как бы естественным тайным паролем единомышленников.

Маленькое это слово "они" не только обнаружило общность позиций Мюленберга и Ганса, не только зажгло в их сердцах огонек настоящей дружбы, но послужило толчком к целому перевороту в сознании Мюленберга. Он понял, что он - "мы", которые обязательно должны существовать, если существуют "они". Кто это - мы? Он, Ганс и его друзья, о которых он давно догадывается? Нет, не в этом дело. Это гораздо больше. Мы - это другой идеологический лагерь, это другая сторона фронта великой борьбы, а он и Ганс - партизаны в лагере врага! И дело их - не личный протест возмутившихся граждан, а миссия фронта!.. Вот чертовщина-то! Как же это случилось? Значит теперь этого нельзя избежать!..

Ах, как поздно, как поздно все это пришло в его медлительную голову! Пойми он это хотя бы на месяц раньше - и он не стал бы, как дурачок, носиться с этой идиотской, интеллигентской, да, интеллигентской этикой, запросто надул бы Гросса во время той знаменательной проверки ионизатора и отвел бы все несчастия, спас Гросса, его идею, себя... и Ганса.

И Ганса. Конечно, и Ганса... Черт возьми, сколько выдержки! Вот он спокойно показывает ему следы от каких-то зажимов на листках, говорит о копиях, снятых "ими". Как будто он не знал этого раньше, как и сам Мюленберг, - "они" не так наивны, чтобы вернуть им расчеты, да и саму машину, не оставив у себя копий... И вот он, все же, говорит об этом, чтобы так, - осторожно и деликатно, - проверить, не упустил ли Мюленберг это важное обстоятельство из виду. Он помогает Мюленбергу.