Genesis Dei/ Greedfall: Untold Story (СИ)

Этьен с Жираром по-прежнему держались поодаль от деревенских, хотя и участвовали во всех хозяйственных делах туземцев. То рубили поваленные бурей деревья, то разыскивали заблудившихся коз… Моряки с вящим безразличием относились к опасностям, мнимым и истинным, и Октай, как и всё племя, начал относиться к чужакам с благоговейным трепетом, и всё больше дикого мёда и лучшего мяса оказывалось в корзинах перед их хижиной.

В ожидании новых чудес Люка начал записывать свои рассуждения и тенью ходил за Годишем, который, к слову сказать, постепенно начинал интересоваться окружающими и перестал кричать по ночам.

Большое молчание вошло в душу и сердце капитана, и, едва умолкнув, он прозрел. Забыв о жалости к себе, он смотрел на дикарей, и сердце его сжималось. Он принял, что «Морской Лев» пошел на дно со всей командой, и тела их стали пищей рыбам и кракенам, души же оказались навеки в плену злой непобедимой силы, а потому все их тревоги суть ничто, суть песок на окраине Вечности. Но чем провинились перед Морским Дьяволом маленькие мирные люди? Их можно было спасти. Можно-можно, их ещё можно было спасти...

Годиш сидел перед хижиной Октая и задумчиво вырезал острием на чём-то мелком, зажатом между пальцев. Рядом важно восседал Люка и вещал о победах над отзывчивыми туземками.

Обрубки рук Алена давным-давно превратились в горсть желтоватых косточек, и Годиш отрешённо правил их ятаганом, который так и не вернул Жирару. Он давно перестал соотносить обрубки с их покойным владельцем.

В нём не осталось Алена. Он тихо ушёл из памяти, оставив после себя только любовь, скрепившую пустоту внутри Матео. Костяшки стали для него символом всего того, что превыше земных страстей.

— Сделаю чётки, — решил он, — пусть будут.

Мимо прошли туземки с корзинами на головах и призывно захихикали. Люка втянул живот и приосанился, Годиш же, не поднимая взгляд, приветственно качнул головой и продолжил править податливую кость.

Для него всё обретало иной, доселе неочевидный смысл.

Годишу открылось, что он прятал боль случившегося за вымыслом, по безудержности и страсти сравнимым единственно с напором Морского Дьявола. И с тех пор он сохранял в себе ровный тёплый поток умиротворения, кроме которого в нём почти ничего не осталось.

Когда в сумерках снова пришёл Морской Дьявол со своей бешеной свитой, Годиш не изменился в лице, привычно кивнул и просто-напросто отмахнулся от его горьких и злых слов. У него больше не было сил оправдываться или что-то доказывать. Люка зажмурился и зашептал молитвы, которые тут же подхватили мелкие твари с несоразмерно огромными головами, и так и сяк коверкая слова.

— Что же ты, Матео? Ты больше не веришь Мне, да?

Годиш не смотрел на своего мучителя и хмурил брови, нанизывая последнюю косточку с буквой «А» на шнурок.

— Смотри же, Я докажу тебе Свою власть!

— Ты волен делать всё, что пожелаешь. Я, не ропща, приму любое твоё зло. Ведь кто я такой, чтобы сомневаться в твоём могуществе?

И было в его словах столько усталости и безразличия, что ярость Морского Дьявола отозвалась рокотом в глубинах земли.

В лесах, со всех сторон обступавших деревню, во все времена то и дело пропадали дети. Но с тех пор, как по ночам на остров стал наведываться Морской Дьявол, исчезновений стало особенно много.

Ещё до захода солнца детвора и молодёжь сбегались в главную хижину — вместе было проще отбиться от происков демонов, — или прятались по домам.

В одну из таких ночей Годиш спал возле входа в свою лачугу, и под гром ночной бури ему снилось чёрное небо. Звёзды искрили и перелетали с места на место, как птицы.

Пламенное чрево сухой земли раскрывалось навстречу небесному грохоту, словно пасть, полная огня. Злые молнии, подобно копьям, сбивали в неё напуганных туземцев.

Он проснулся, тяжело дыша, и некоторое время смотрел в темноту перед собой. Сердце бешено колотилось. Видение было слишком реальным, чтобы не придавать ему значения.

Пролежав без сна ещё с четверть часа, Годиш поднялся, протёр глаза, после кошмара будто засыпанные пеплом, и пошёл будить Октая.

Растолкать того оказалось куда проще, чем заставить внимательно слушать спросонья.

— Приветствую, Октай. У меня к тебе дело. Надо бы увести твой народ, ибо грядет великая беда. Сделай, как я говорю.

Октай отчаянно моргал и тёр глаза. Но Годиш ни на секунду не сомневался в правдивости того, что говорит:

— Я видел раскрытое огненное брюхо земли, что испепелило и Уую, и Мадгана, и старую Тааю со всеми её детьми. Куда их можно спрятать? Нужно убежище и припасы.

Октай потряс головой, сбрасывая остатки сна.

— Есть грот, в котором мы молимся доброй душе земли, — заговорил он. — Но не знаю, вместит ли он всех. Да и припасы…

— Сделай, как я говорю, — настойчиво повторил Годиш. И уверенность в его голосе не оставляла возможности возражать.

Еще до рассвета вся деревня была на ногах. Туземцы гудели тревожным ульем, но вопросов никто не задавал. Собирали лишь то, что смогут унести на себе за один раз: запас еды да нехитрые пожитки. Воды, по заверению Октая, в гроте было в достатке.