Генетический детектив. От исследования рибосомы к Нобелевской премии

Аарон Клуг открыл работу секции по транскрипции, то есть по «копированию» ДНК в РНК. Его введение получилось весьма дельным: он отметил, что эукариотическая транскрипция гораздо интереснее, так как у высших организмов этот процесс жестко регулируется. Казалось, что он выделяет Роджера Корнберга, который, подобно многим другим героям этой книги, некоторое время работал в LMB постдоком, где открыл нуклеосому. С тех самых пор Аарон высоко ценил Роджера, считая его своим протеже. Роджер, несомненно, оправдал ожидания Аарона, прочитав одну из лучших лекций на этой конференции. В отличие от многих ученых, которые хороши лишь в какой-то одной дисциплине – биохимии, генетике или структурной биологии, – Роджер был превосходен в нескольких. Кроме того, он делал качественно составленные иллюстрированные выступления без запинок и слов-паразитов, характерных для большинства докладчиков.

Том выступил на этой конференции с двумя лекциями, так как работал не только над ДНК- и РНК-полимеразами, но и над рибосомой. Секция по рибосомам началась после ланча, поэтому я очень расслабился и, выступая, забыл контролировать время. Даже Ада в тот раз никого не задержала, рассказав об одном из самых интересных своих открытий – симметричности крупного участка рибосомной РНК, расположенного вокруг центра пептидилтрансферазы, позволяющей при повороте на 180° увидеть, как одна его половина накроет другую. Это позволяло предположить, что каталитический центр рибосомы изначально возник из-за дупликации гена, поэтому образовался фрагмент РНК, вдвое больше исходного, но с двусторонней осью симметрии.

На момент этой конференции мы начали сотносить наши структурные изыскания с некоторыми красивыми экспериментами, поставленными Мариной Родниной – директором отдела физической биохимии Института Макса Планка в Гёттингене. Марина исследовала, с какой скоростью протекают различные этапы приема новой тРНК в рибосому и как эти темпы отличаются в случаях, когда тРНК содержит ошибки. Наши структурные данные вполне хорошо согласовывались с тем, как она интерпретировала собственные результаты, так что я упомянул об этом в моей лекции. Том похвалил мое выступление, а я пошутил, что темным лошадкам приходится стараться.

Манс Эренберг, видный специалист по рибосомам из Упсалы, был единственным шведским докладчиком на той конференции. Он был добрым и вдумчивым человеком, но иногда выглядел серьезным и мрачным, как персонаж бергмановского фильма. Поскольку он всегда хотел докопаться до сути вещей, многие его статьи превращались в длинные и почти непостижимые тома. Некоторые из них напоминали мне дзенские коаны, что казалось неслучайным, учитывая интерес Манса к буддизму. Выполнивший множество первых исследований на тему точности в 1970-е и 1980-е, Манс был уязвлен, что ни я, ни Марина Роднина не упомянули его ранних результатов, и отдельно об этом сказал, прежде чем перейти к основной теме своей лекции. Его раздражение лишь возросло, когда Марина раскритиковала основополагающий посыл его лекции.

Итак, хотя мы и были довольно дружны несколько лет – Манс однажды даже пригласил меня прочитать ежегодную Линнеевскую лекцию в Упсальском университете, – на банкете после той конференции он подошел ко мне и осудил за то, что я проигнорировал его работу. Я наконец-то разозлился и принялся с ним спорить, пока к нам не подошел его коллега и не разрядил ситуацию.

Вскоре после нашего возвращения с конференции Том Чек, который первым продемонстрировал, что РНК может катализировать реакции, написал резюме всего мероприятия. Мне всегда казалось, Чек заинтересован тем, что рибосома является рибозимом, больше, чем каким-либо иным аспектом этой проблемы, поэтому о нашей работе он упомянул лишь мельком. Возможно, его мнение о том, что действительно важно и интересно, было близко к общепринятому. В довершение всего я узнал, что Манс вошел в состав Нобелевского комитета по химии.

Да, мы с Мансом оставались в дружеских отношениях, но, учитывая нашу перепалку на банкете, а также его членство в комитете, я постепенно стал свыкаться с фактом, что у меня не остается никаких серьезных шансов на премию. Вместе с отчаянием я почувствовал от этого и своеобразное облегчение. Большую часть моей жизни я попросту блаженно занимался наукой, а ее «политическая составляющая», с которой мне пришлось столкнуться в предшествующие несколько лет, показалась только неприятной и раздражающей. Я отклонил практически все последующие приглашения на конференции в Швецию и полностью сосредоточился на работе. Пришло время «снять фильм» о рибосомах.

Глава 17 Фильм, фильм, фильм