Генетический детектив. От исследования рибосомы к Нобелевской премии

Рибосомное ралли было в разгаре. Нас приглашали на конференции по всему миру. Вскоре многие из нас встретились в российском городе Пущино, в вотчине Спирина – Институте белка. Будучи подростком, я изучал русский, а после визита в Россию влюбился в эту страну. Мы с Гарри выступали там с двумя пленарными лекциями, тогда я впервые повстречал Марию Гарбер и многих других. Спирин в режиме марафона прочитал трехчасовую лекцию, в которой обобщил весь свой жизненный путь и работу, но рассказывал так динамично, что мы до самого конца оставались увлечены. Затем на банкете я сидел рядом с Гарри, и это было самое замечательное время, которое мне довелось провести в его компании. Водка лилась рекой, и Гарри становился все возбужденнее, отпуская изумительно несдержанные замечания о рибосомах и разных людях, их исследовавших. Я не пил водку, но хмельное настроение передалось и мне. В завершение вечера Гарри пожелал мне доброй ночи и обнял.

Следующая встреча была уже ближе к дому – в испанской Гранаде, в сентябре 2001 года. Одним свободным вечером все мы отправились на экскурсию в прекрасный дворец Альгамбра – достопримечательность исламской цивилизации, которая на вершине своего развития была терпима и к евреям, и к христианам. Тогда мы узнали, что два самолета врезались в башни Всемирного торгового центра, но не осознали всей важности этого события, пока не вернулись в отель и не увидели шокирующих кадров по телевизору: башни-близнецы обрушились под собственным весом. Было очевидно, что это теракт. Один специалист по РНК спросил меня: «Вы понимаете, что это значит?» Я думал, он скажет что-нибудь о размывании гражданских свобод, возникновении полицейского государства, о нескончаемой войне. Но он сказал: «Лучше бы вам сбрить бороду». Та борода, которую я стал отращивать еще постдоком, продержалась еще два года, но летать самолетами смуглому бородатому человеку тогда было неудобно: в американских аэропортах я подпадал под такое количество «случайных» дополнительных проверок, что в итоге избавился от нее.

Меня стали приглашали на конференции по РНК. За предшествующее десятилетие РНК-биология пережила стремительный рост, так как открывались все новые функции РНК. Поскольку РНК играет ключевую роль в рибосоме, на таких конференциях хотели послушать о моей работе. Но рибосому стали изучать задолго до того, как вырос интерес к содержащейся в ней РНК. Поэтому я иногда подшучиваю, что нечаянно стал РНК-биологом, как тот мольеровский персонаж, который однажды обнаружил, что всю жизнь говорит прозой. Учитывая, каким путем меня занесло в лабораторию Питера, я по чистой случайности занялся не только РНК, но и рибосомами.

Гарри же, в свою очередь, был любимчиком РНК-сообщества, поскольку так много лет неуклонно исследовал именно РНК-составляющую рибосомы. Сообщество РНК на своей ежегодной конференции, которая в 2003 году состоялась в Вене, присудило ему первую премию «за совокупные жизненные достижения». Эта конференция состоит из очень коротких лекций по двадцать минут, не считая времени на вопросы. Она позиционируется как площадка, где молодые ученые (постдоки и аспиранты) могут заявить о своей работе. Поскольку Гарри получил особую премию, ему выделили полчаса. Меня пригласили возглавить секцию по рибосомам, где первым докладчиком был Гарри. Он очень интересно рассказал о своих ранних экспериментах, которые довольно неожиданно позволяли предположить, что РНК в рибосоме выполняет какие-то важные функции, а не просто служит каркасом, на который подвешиваются различные белки. Так что он тоже чисто случайно оказался РНК-биологом и отметил, как важно верить в собственноручно полученные данные и следовать за ними, куда бы они тебя ни привели. Он идеально уложился в отведенное время, и я сказал, что, надеюсь, другие докладчики последуют его примеру.

Но следующей выступала Ада, одна из немногих ученых-тяжеловесов, которым достался лишь двенадцатиминутный отрезок. Когда минуло двенадцать минут, она, кажется, едва успела разогреться, и я указал на то, что она должна начинать закругляться. Еще пятнадцать минут она говорила как ни в чем не бывало. Примерно через двадцать минут я встал и попросил ее остановиться – без толку. К тому моменту некоторые из слушателей уже начинали потопывать и хлопать. Примерно на двадцать пятой минуте сверх установленного времени, видя, что я ничего не могу сделать, команда инженеров на галерке отключила проектор и микрофон. Ада даже не сразу это заметила, а потом взглянула на меня и спросила, может ли хотя бы показать последний слайд с благодарностями людям, выполнившим работу. Когда я попросил техников включить проектор, ей пришлось промотать до конца еще десять или двадцать слайдов, оставшихся нерассмотренными.