Генетический детектив. От исследования рибосомы к Нобелевской премии

Клеймо гениальности, сопутствующее Нобелевской премии, приводит к тому, что как только ученый осознает призрачный шанс ее получить, он начинает ее вожделеть. У некоторых претендентов поведение, стиль письма и манера выступлений приобретают признаки политической кампании. Такие люди глубоко расстраиваются и страдают, когда, год за годом, премия их обходит. Подобное расстройство я называю «пренобелит».

После получения премии начинается «постнобелит». Ученый купается во всеобщем обожании, его мнением интересуются по всем вопросам. Многие лауреаты путешествуют по миру, проповедуя на самые разные темы, превращаясь в «профессиональных нобелиатов». Некоторым лауреатам удается не подхватить такое расстройство и остаться активными учеными, используя приобретенный престиж для работы на благо науки, занимая различные руководящие посты. Отличный представитель второй категории – Харолд Вармус, награжденный за обнаружение генов, превращающих здоровую клетку в раковую. Впоследствии Вармус стал директором NIH и начал активно продвигать биомедицинские исследования.

Часто научные премии превозносятся как положительная вещь, поскольку делают науку более видимой для общества, а также дают людям, особенно молодежи, примеры для подражания. Начо Тиноко, известный специалист по физической химии и наставник Брайана Уимберли, когда-то сказал мне, что, на его взгляд, Нобелевская премия полезна для науки, так как стимулирует соперничество между ведущими учеными и заставляет их выдавать максимум при работе. Возможно, это и хорошо для науки, но не так благостно для ученых. Такая модель искажает поведение и обостряет стычки между соперниками, сея большие несчастья.

Любые культуры нуждаются в своих кумирах, поэтому, возможно, премии отражают какой-то глубоко укоренившийся аспект человеческой природы и никуда не исчезнут. Им свойственная несправедливость – лишь частный случай более универсальной несправедливости, присущей всей жизни. До сих пор ни один ученый не отказался от Нобелевской премии добровольно (некоторым получить ее просто не разрешили – так в свое время обошлось нацистское правительство с Герхардом Домагком). Для ученого как индивида перспектива широкого признания и финансового вознаграждения слишком соблазнительна, чтобы от нее отказываться.

Когда я только начинал работу над 30S, меня в основном интересовала именно скорость: как сделать это побыстрее, чтобы не проиграть в гонке. В моей карьере к тому моменту не было ровно ни одной премии, но, когда вокруг заговорили о рибосоме как о теме, тянущей на большую премию, становилось сложно сохранять бесстрастие. Я начал волноваться о том, насколько существенен мой вклад и не будут ли меня воспринимать скорее прихлебателем, нежели первопроходцем. Так что, какие бы сомнения меня ни одолевали, в ближайшие несколько лет я также оказался вовлечен в политическую составляющую рибосомных исследований.

Глава 16 Рибосомное ралли

Вскоре после того как в конце лета 2000 года были выяснены атомные структуры, я старался уклоняться от выступлений, поскольку мы все еще пытались выяснить, как именно в 30S организовано точное считывание генетического кода. Однако я откликнулся на приглашение от NIH вместе с Питером и Адой и прочитал лекцию. Практически никого не удивило, что Ада говорила долго, и к моменту моего выхода время симпозиума подошло к концу. К счастью, организаторы были так любезны, что позволили мне выступить, и я не пострадал, в отличие от Пола Сиглера в Сиэтле.

После лекции в NIH я отправился в Колд-Спринг-Харбор, где меня попросили выступить в рамках курса по кристаллографии, который я когда-то изучал. В аэропорту я стоял в очереди на регистрацию и вдруг заметил, что в нескольких шагах от меня стоит сам Джим Уотсон. Я представился, и мы провели весь полет до Нью-Йорка в беседе. Ни с того ни с сего он отметил, что мне стоит забыть о премии, так как в конкуренции с людьми из Йеля, калифорнийским парнем и израильтянкой, больше никому места не остается. На следующий день Уотсон зашел ко мне на лекцию – по свидетельству организаторов курса, такое бывало достаточно редко. Предполагаю, что он хотел ко мне присмотреться.

Его замечание выглядело странно, ведь оставалось провести еще массу исследований, чтобы продемонстрировать работу рибосомы, и только время показало бы, чей вклад важнее. Поэтому я вскоре забыл об этом.

Как же я ошибался! В конце 2000 года, всего через несколько месяцев после публикации атомных структур двух субъединиц, Гарри, Том и Питер были удостоены Премии Розенстила от Университета Брандайса за демонстрацию того, что образование пептидных связей в рибосоме катализируется РНК. Хотя это действительно было серьезное открытие, рибосома была важна далеко не только потому, что является рибозимом: полимеразы, участвующие в репликации ДНК или синтеза с мРНК, пусть даже это и просто белки, намного важнее. Поэтому я не удивлюсь, если жюри сначала отдало предпочтение троим ученым, а потом сформулировало обоснование премии так, чтобы исключить остальных.