Генетика этики и эстетики

1. Нормальная психическая деятельность, в том числе нормальная система этических реакций и мышление, возможна лишь при условии нормального, не мутантного состояния многих сотен или тысяч генов. Мышление снижается до уровня олигофрении (слабоумия) и начинают проявляться аномалии психики при гомозиготности по любому из сотен уже известных наследственных дефектов, а также при множестве самых разных аберраций хромосом. 2. Очень важно ясное представление о взаимодействии генотип — среда. Вот самый простой пример. Рецессивная мутация фенилкетонурии блокирует превращение аминокислоты фенилаланин в тирозин, и ребенок, гомозиготный по этой мутации, становится олигофреном вследствии отравления тканей мозга предшественниками тирозина. Но если сменить диету и кормить младенца не молоком матери, содержащим фенилаланин, а пищей без фенилаланина, ребенок вырастает вполне психически здоровым. Таким образом, изменением условий среды (в данном случае кормлением) можно устранить дефекты генотипа. Эти и другие подобные факты нередко приводят как довод о неважности генотипа и могуществе среды. Это досадное, но нередко повторяемое (не генетиками) недоразумение. Тот факт, что определенными условиями можно потенциально мутантный фенотип исправить или улучшить до уровня нормы, вовсе не устраняет принципиальных различий между нормой и мутантом! В данном случае именно мутант, а не норма чувствительны к изменению диеты. Когда генетик говорит о наследовании признака, то это следует воспринимать по принципу «два пишем, три в уме». Ибо при этом подразумевается, что становление любого признака, и поведенческого в особенности, происходит по следующему сценарию: наследственная программа (гены) — чувствительный период (ы) — предопределение пути развития — формирование признака («самообучение»). В этологии, науке о поведении животных, хорошо известно явление импринтинга. По аналогии с ним Эфроимсон предлагает новый, очень удачный, на мой взгляд, термин «импрессинг» — для обозначения сверхранних впечатлений детства, которые действуют в чувствительный период и являются жизнеопределяющими. Чтобы «чувства добрые» проявлялись у взрослого человека, они должны быть пробуждены еще у ребенка. И напротив, этический код альтруизма и доброты может быть легко заглушен и извращен групповой этикой (классовой, национальной, узкорелигиозной и т.д.).

Насильственные идеологии распространяются, однако, в «облатке справедливости», а жестокие средства оправдываются высокой целью. В своей работе Эфроимсон делает основной упор на то, как может зависеть от генотипа индивидуальная этика человека, его потенциальная способность к добрым или злым поступкам. Групповая этика осталась как бы в тени. Поэтому редакторы книги сочли вполне уместным поместить в этой книге никогда ранее не публиковавшуюся статью известного биолога проф. А. А. Любищева (1890—1972) «Генетика и этика». Любищев и Эфроимсон были друзьями, они оба явились лидерами оппозиции лысенковщине, но их эволюционные предпочтения сильно различались. Эфроимсон полностью принимал тезис Дарвина о ведущей роли отбора в эволюции живых организмов, включая человека. Для Любищева отбор имел подчиненное значение, для него главное — наличие законов (идеи), ограничивающих многообразие форм. Эфроимсон послал свою статью о генетике и этике (контур данной книги) «на разнос» своему другу Любищеву. Разнос был сделан. Нисколько не отрицая наследственную компоненту в человеческом поведении, Любищев полагает главным в судьбе человеческих популяций и этносов «идеологическую наследственность». Он сопоставляет биологические и социальные основания этики и выявляет роль «идеологических мутаций». «Отказ от всечеловеческой, космополитической морали есть страшный регресс, чудовищные последствия которого пережили люди в XX веке».