Гений

– Послушай, я не знаю, что тебе показалось… – начал было он, но Рита не дала ему говорить.

– Даже слушать не хочу. Ищи себе другую помощницу, козел московский.

– Насчет помощницы я вперед забежал. Ты мне нужна как представительница…

– Знаю, зачем я тебе нужна! Урод, вот урод!

Ростислав не узнавал Риту. Казалось: послушная милая курица, будет счастлива услужить ему всем, чем сможет. И вдруг – ироничная, гневная, оскорбленная рыжеволосая женщина с осанкой юной королевы, говорит с ним, как с наглым придворным, который позволил себе дерзкую вольность.

– Марго, постой…

– Рита я! Ищи в другом месте и фронт свой народный, и тыл, и все, что тебе надо. А на будущее запомни пословицу, нам ее в школе англичанка Ольга Борисовна говорила: no woman will make a fool wise, but on the contrary – any.

– Ни одна женщина не сделает дурака умным, а наоборот – любая, – машинально перевел вслух Ростислав. – Ты хочешь сказать…

– Да уже сказала. Будь здоров, nerd![26]

Глава 19 Вола в’яжуть мотузком, а людину словом

[27]

В то время, когда Рита выходила из резиденции Аугова, обиженная, но сама же собой и отмщенная, Евгений входил в управление внутренних дел, направляясь к Мовчану.

– Чего надо? – спросили его на входе.

– Евгений привык в последнее время быть чем-то занятым, поэтому пришел к Мовчану получить задание насчет народной дружины, – объяснил Евгений.

Мовчану позвонили, тот приказал впустить.

Он был один в кабинете, ходил взад-вперед и говорил по телефону. Вернее, кричал, напрягая жилы на шее, клонясь вперед и глядя в пол, будто обращался к кому-то непонятливому и плохо слышащему, кто был далеко внизу.

– Я по-человечески же просил! И вас по-человечески предупреждаю: не даете официального разрешения, я туда еду без всяких бумаг! По факту! По тому факту, что он мой сын, вам мало? А это уж как хотите! Наряд против меня высылайте, Вяхирев пусть приезжает со своей командой. Войска стоят? Пусть стоят! Ничего мне не надо, я посмотреть хочу! Пусть хоть воронка, пусть вообще ничего, хотя, если документы нашли, от него тоже что-то осталось, что вы мне голову морочите? Все, не о чем больше говорить!

Трофим Сергеевич сунул телефон в карман и пошел из кабинета, на ходу бросив Евгению:

– Поехали, ты вовремя пришел.

Во дворе он сел в «уазик», хотя были машины и получше: предстояла езда по проселкам. Те, кто был во дворе, ничего не спросили и ничего не сказали. Кто-то побежал и открыл ворота.

Мовчан некоторое время ехал молча, потом спросил:

– Ты, говорят, был там? В хохлацкой части?

– Присутствовал.

– Что там было?

– Были военные со всех сторон. Потом разъехались.

– Зашевелились! А правда, что будут ров рыть и забор городить?

– Правда. Мне очень жаль, что… В связи с вашим сыном… Евгений не мог найти слов, – сказал Евгений.

– И не ищи. Там, говорят, оцепили все. Боюсь – разозлюсь, скажу что-то не то. А ты умеешь людей убеждать, хотя и чудной. Может, им тоже найдешь что сказать. А не получится…

Мовчан оглянулся на заднее сиденье, где у него лежал автомат.

Еще в кабинете, когда он увидел Евгения, Трофим Сергеевич понял, что именно этот человек ему нужен. После известия о гибели сына он ни с кем не мог говорить. Пробовал, начинал, не понимая зачем. С утра собрал, как было заведено, планерку, слушал оперативные сообщения подчиненных, старавшихся не смотреть на него, даже кивал, а сам думал: зачем мне рассказывают, что внук старухи Юрихиной сломал грузовиком забор ее соседки, чтобы проехать к бабушке напрямик, зачем докладывают о драке трех заезжих кавказцев с двумя заезжими молдаванами в кафе «Летнее», зачем спрашивают, надо ли усилить патрулирование в районе вокзала, какое это отношение имеет к смерти Степана?

Накануне ночью он не спал, сидел с бутылкой за столом и слушал, как рыдает на постели Тамара. Понимал, что надо что-то сказать, и не мог. И она ничего не говорила. Иногда, затихнув и полежав, приподнималась и смотрела в его сторону. Начинала давиться, прижимая руку к груди, качаясь взад-вперед, как бывает у человека, которого вот-вот стошнит, – хотела произнести какие-то слова (Мовчану почему-то казалось – обвиняющие слова), но не получалось: падала, мычала от боли, все тело тряслось. Надо бы, надо бы если не словами утешить, то хотя бы подойти, положить руку на плечо. Но казалось, она отбросит руку, закричит на него с ненавистью. И как же так получилось, что у них не общее горе, оно ведь, говорят, объединяет, думал Мовчан, а отдельное, у каждое свое? Видимо, когда пройдет время, надо перестать врать, не мучить ее и себя. Уйти. И к Ирине больше не ездить, там вранье еще не началось, но скоро начнется. Хотя нет, там Оксанка, к Оксанке тянет, она одна теперь у него осталась.