Гений, или Стяжание Духа (К 190-летию Н. В. Гоголя)

Но его еще продолжают волновать орущие в рупор свободы критики, и он с горечью как-то восклицает: «Почему Герцен позволяет себе оскорблять меня своими выходками в иностранных журналах?» Он не может никак примириться, что «Переписка» воспринимается носами «учителей свободы» как навозный ком в красивой обертке. А за сказанное, и тем более написанное самим Гоголем, — следует расплата. Его высказывания о поэте Шевченке как о погубленном поэте, которого «наши умники» натолкнули «на произведения, чуждые истинному таланту», для которого «русский и малоросс — это души близнецов, пополняющие одна другую, родные и одинаково сильные. Отдавать предпочтение, одной в ущерб другой, невозможно», — воспринимаются националистами Малороссии как политические соображения Гоголя. Лицо его в это время принимает угрюмое и холодное выражение, глядящее на вопрошающего глубоко, зорко, властно. Все это как бы свидетельствует о том, что внутренние силы его не распылены, но сосредоточены в той его сердцевине, где художественный талант есть дар Божий, запрещения на который нет и быть не может. Он чувствует тяжесть несомых им страданий, а к страданиям тела прибавляются еще и страдания внутренние, надвигается как бы старость, в которой слабеют силы и возникает чувство страха смерти от бесконечных и вялых спазмов сердечной мышцы, от которых пульс замедляется до вялости и бесконечной слабости всех мышц, всех членов тела. Когда уже нет сил сопротивляться всем и тем более этому, невысокого роста, немножко сутуловатому с красивыми глазами обыкновенному мужичку из Ржева, отцу Матвею Константиновскому, идеально владеющему даром народной речи. Отец Матвей самым обыкновенным явлениям любил придавать чрезвычайный смысл. Суеверие, в которое впадал отец Матвей, прилипало к уму всех, кто имел с ним дело и нужны были усилия, чтобы освободить душу от этого порабощения. Даже Шевырев после собеседования, где выступал отец Матвей, высказался определенно: «Так в древние времена гремели златоусты!». Слабость сердца, слабость пульса, поедающие последние силы Гоголя, в слове начинают опираться на твердые и грубые слова ржевского «златоуста» с его знаменным напутствием: «поменьше да пореже ешь, не лакомься, чай-то оставь, а кушай холодненькую водицу…». Вот и начинаются при всей физической слабости поэта его знаменитые истязания постом, когда он вкушает в основном тюрю «из хлеба, картофеля, кваса и лука» да читает: «Слова и речи преосвященного Иакова, епископа нижегородского и арзамасского», обнаруживая мрачную настроенность духа без всякого явного повода. Про себя он уже говорит в прошедшем времени: «Бог меня помиловал, наставил, вразумил совершить мое дело честно, свято и дал мне на то силы и здоровье!». Творчество и отдохновение — две стороны поэтического лика поэта, тело и дух которого отдыхают после пытки. Слово уже озвучено. И мраком опьянены отдыхающие уста и душа. Бурные волны ритма художественных чувств рождают комедию из духа слова, источник существа которого приобретает сам обороты волнообразного музыкального движения, которое с непостижимым искусством снова придает вес и надлежащее значение каждому слову, так что ни одно из них не пропадает для слушающих.