Гении неба

Но они не ошиблись. Валькирия обследовала Эву и подтвердила, что в чарранке развивается уже одиннадцатый как день зародыш мужского пола. Эва услышала авторитетное мнение корабля и неузнаваемо изменилась: ни следа неуверенности не осталось в ее темных глазах, она смотрела на мир спокойно и твердо. В ней проглянуло внутреннее самоуважение и достоинство, и она теперь была на равных со всеми остальными. Однажды она сказала:

— Знаешь, а этого бы хватило у меня дома, чтобы мать твоей матери благословила бы нас безо всяких оговорок, и многие женщины смотрели бы на меня с завистью.

Она вздохнула.

— Но это — на Чарре. Я поняла, что в твоем мире, капитан, как это ни дико звучит, дети часто — обуза для отца. Я думаю, что земные женщины не знают истинной цены своим мужчинам, своим детям, и может быть им так легче?

Я погладил ее мягкие, шелковистые волосы:

— Мне кажется, что мать моей матери не будет возражать. Насколько я ее знаю, она будет рада тебе, ведь ты — это ты. Так что если тебе будет приятно, то я признаю тебя своей женой.

— Главное, капитан, что у меня будет сын, — твердо сказала Эва, — Подробности, как ты говоришь, несущественны.

— Мне так хочется сделать тебе что-нибудь приятное, — пожаловался я, — но ты ни о чем не просишь. Хотя знаешь, что я сделал все, что в моих силах. А ты ничего не хочешь, это даже обидно!

— О, иногда я чувствую то же самое, — рассмеялась Эва, — Но не переживай, просто еще не время. Я попрошу, обязательно попрошу, только сначала мы прилетим на Чарру.

КРЫЛЬЯ ДРАКОНОВ

«Каждому иногда приходится валять дурака…»

Эрвин Невилл.

А время все шло. Даже внутри юниверскафов оно не могло уж совершенно остановиться. Мы мчались по моему родному Кольцу Времен вот уж третий автономный месяц, оставив за кормой кораблей плохо представимые толщи Вечностей. У нас давно наладилась спокойная, размеренная жизнь, жизнь людей, вынужденных дожидаться окончания долгого пути. По пути подворачивалось немало симпатичных культур, иногда до безобразия похожих на Землю, но мы воздерживались от соблазна устроить «привал». Нам все казалось — вот в следующей Вечности точно находится искомое, ан не тут-то было. Я давно сбился со счета этим вечностям, мелькающим с размеренностью боя часов за обшивкой наших капсул, и стал напоминать себе флегматичного пассажира поезда скорого следования, не обращающего никакого внимания на мелькающие за окном полустанки.

Юри все ворчала в мой адрес, вздергивая плечо и окрашиваясь в невозможные сочетания цветов во время совместных трапез, Светка вела себя тихо, не причиняя беспокойства, а Эва по прежнему была рядом со мной. Так закончился третий месяц пути и начался четвертый. У меня уже стали появляться нехорошие мысли о том, что этак мы можем ехать на мою историческую родину всю оставшуюся жизнь, как неожиданно произошло много разных событий.

Когда-то в свой набор инструментов, коды которых были запрограммированы в мое сознание на Майе, то есть в список кодовых инструкций для синтезатора со стандартными входами, я включил несколько милых сердцу терранских безделушек. Одной из них был кассетный плейер с набором музыкальных кассет, с головой выдающий мое происхождение, зато предоставляющий относительный комфорт в иных мирах.

Вот с этого-то маленького электронного устройства и начался сыр-бор.

А дело было так: я лежал, слушая свою любимую песню Эрвина Невилла «Everybody play to fooll», то и дело поправляя наушники, не желающие удерживаться на лишенной ушных раковин голове. Музыка напоминала мне о летнем Подмосковье образца 1991 года, о теплом августовском дожде, о ранчо на Проклятой Пустоши, жмущемся к стене заповедного леса, о странной, жестокой, грубой, неуютной, нереальной сейчас моей прежней жизни.

Как часто случалось, когда нахлынули вызванные кассетой воспоминания, музыка постепенно перестала восприниматься, она стала состоянием души, ностальгией по природе и уединению в ней, по простой, незамысловатой жизни в деревянном домике на краю галактики Номай, или, как ее называют на Земле, Млечный Путь.