Гений пустого места

– Спасибо, – растерянно сказала Арина и приняла гвоздички. – Холодно на улице?

– Ужас.

Цветы были сморщенные и почерневшие по краям.

– Сейчас я найду вазу, поставлю их и сварю тебе кофе. У меня совершенно нет еды, потому что я думала, что успею в магазин, и мы уехали, а потом… Сейчас, я только цветы поставлю…

– Выкинь их в помойку, – посоветовал Хохлов, взял ее за щеки и поцеловал глубоко и бестрепетно, и еще сильно, и страстно, и горячо, несмотря на холодные с мороза губы, и еще как-то очень уверенно и вкусно.

– Это все неправильно, – сказал он потом. – Давай сначала.

– Что?

– Все. Давай сначала все.

Арина обнимала его, и целлофановый пакетик от гвоздик шуршал по его свитеру, и Хохлов повернулся, вынул пакет у нее из рук и аккуратно пристроил рядом с половником.

Она смотрела на него, и он видел, как у нее расширяются зрачки.

– Все дело в том, что ты старый друг, – сказал он приглушенно.

– Я друг, – согласилась она. – Конечно, не очень старый, но уже пожилой.

– Вот именно.

И он опять поцеловал ее. Гвоздички теперь не мешали, и она обнимала его изо всех сил.

– Я думала, все кончилось.

– Что ты, – удивился он. – Еще ничего не начиналось. То есть началось, но… как-то не так, как мне хотелось.

– Это из-за меня, да? – спросила она и потерлась о него носом. – Я все испортила, да?

– Ты испортила мне жизнь, – пожаловался Хохлов. – Давно. Когда собралась замуж за Кузю. Или еще немного раньше, когда твоя бабушка пекла лепешки, а я тебя учил… постой, чему я тебя здесь учил? Теории вероятности?

– Теории функции комплексного переменного.

– Точно, – подтвердил Хохлов с удовольствием, будто она сказала ему что-то очень приятное. – Точно. Так и есть.

Он прижимал Арину к себе, гладил по спине, и ей казалось, что его большая рука обнимает ее всю, словно он держит ее на ладони, закрывая со всех сторон, и это было странное чувство.

– Хохлов, – вдруг спросила она, – ты уверен, что тебе нужна именно я? А? Уверен?

Он неспешно целовал ее в висок и, оторвавшись, велел:

– Не задавай идиотских вопросов!

«Хорошо, – подумала она с замирающим восторгом. От виска, в который он ее целовал, мурашки шли по всей голове, даже макушку пощипывало. – Как скажешь. Я не буду задавать тебе глупых вопросов. Я не буду делать ничего такого, что не понравилось бы тебе. Я буду просто чувствовать, впитывать, ловить каждое мгновение, и пропади оно все пропадом!.. Я слишком долго ждала. Или не ждала, а только сейчас придумала, что ждала именно его, с его пожухлыми гвоздичками, холодными губами, твердой шершавой щекой и запахом мороза и какого-то сложного одеколона?..»

Раньше все было неправильно, а сейчас стало правильно, неловкость, которая почти не давала ей дышать в первый раз, вдруг вся куда-то делась, и она стала ласкаться к нему так, как никогда и ни к кому не ласкалась.

Арине вдруг стало наплевать, что именно он о ней подумает, и подумает ли вообще, и вдруг ей захотелось свести его с ума, вот просто взять и свести, так, чтобы он тоже не мог дышать и тоже чувствовал только холод в затылке и еще что-то такое непонятное в позвоночнике, и неукротимый, неуемный, сумасшедший восторг, когда понимаешь, что лодку несет прямо к водопаду, но нет никакой смертельной опасности, а если и есть, так наплевать, оно того стоит, ведь нельзя же не попробовать вот так, хоть один раз в жизни, но именно так, когда от страха закрываешь ладошками глаза, а лодку все несет и несет, и кружится голова, и в последний момент, отняв ладони, вдруг видишь перед собой радугу, а под ней весь мир, от самой мелкой песчинки и до самой далекой звезды, и понимаешь, что он огромен и прекрасен, и он принадлежит тебе, пусть только один миг, но принадлежит, целиком и полностью, от края и до края!..

Она взяла Хохлова за уши, восторгаясь тому, какие это прекрасные, необыкновенные, исключительные уши, поцеловала в подбородок, и потом еще в щеку, и потом еще, не в силах удержаться, в губы, и еще и еще, хотя была совершенно уверена, что не умеет целоваться, давным-давно кто-то сказал ей такую глупость, и она почему-то в нее поверила. Начав целовать Хохлова, она совершенно забыла о том, что решила свести его с ума, и опустила руки, только когда он попросил:

– Отпусти мои уши. Мне больно и ничего не слышно.

– А что ты должен слышать?

Он не знал. Какая разница?!.

Он хотел ее так, что у него болело, кажется, даже в голове, и больше ни о чем он не мог думать, и ему хотелось лечь с ней на кровать и уже сделать что-нибудь такое, от чего перестало бы болеть, и чтобы она почувствовала и поняла… Нет, чтобы ей казалось… Нет, чтобы она пришла в восторг… Нет, чтобы…

Мысли, носившиеся по кругу, медленно затухали, осыпались искрами, как гаснет бенгальский огонь, и там, внутри, становилось черно, обморочно и щекотно, и он боялся, что не дотерпит, а сколько еще терпеть, неизвестно, потому что она опять взяла его за уши и опять принялась целовать, словно не понимала, что с ним делается!..

– Пошли, – попросил он жалобным и неуместно глупым голосом. – Пошли, пожалуйста, я больше не могу.