Гений (СИ)

«Шен никогда не срывался на ком-то одном из-за проблем с кем-то другим. Но это было до Веры. И, если быть уже окончательно честным, Шену есть, что мне предъявить, так что лучше послушать Двейна и не появляться на базе какое-то время. И у Веры не появляться.»

Двейн долго шёл молча, хотя Барт видел, что у него внутри тоже кипит много такого, что хотелось бы высказать, но он то ли боится, то ли считает неприличным.

«Я не пью с друзьями, Двейн, потому что у меня нет друзей. И у тебя нет. Но у меня их нет по понятной причине — я в любой компании самый младший, со мной не интересно, я не выпью столько, сколько им надо, не поддержу разговор про безотказных дам, про работу, про армию, про все остальные взрослые вещи. А ты-то взрослый, почему ты с ними не пьёшь?»

Он осмотрел площадь — она выглядела настолько огромной, как будто загибалась горой, и чем дольше они шли, тем сильнее нависал над ними дворец, но не приближался совершенно, как будто здесь была магия, искажающая пространство. Двейн внезапно решился и сказал:

— Меня их «вот это» так из колеи выбивает, что я по сто раз прихожу, понимаю, что я не вовремя, извиняюсь, ухожу, понимаю, что забыл, зачем шёл, возвращаюсь и опять что-то забываю. И мне так стыдно, как будто это я «вот это» их творю, я не понимаю, как они выдерживают. Я бы уехал из города и сменил имя, если бы меня за таким застали.

— Что там такое? — в шоке прошептал Барт, заранее округляя глаза, Двейн закрыл лицо ладонью и прошептал:

— Шен госпоже стихи пишет.

— И что?

— Это очень, очень, ну прямо очень плохие стихи. Если бы я такие написал, я бы их съел. А господин… не съел. О, боги… — Двейн потёр лицо и запрокинул голову к небу, обмахиваясь ладонью, посмотрел на Барта, который давился нервным смехом, сказал с иронией: — Это тебе сейчас смешно. А я когда прихожу, а они там… вот это всё, я не могу к ним войти, и сижу под дверью, пытаюсь взять себя в руки. А как взять себя в руки, когда у меня от смеха уже слёзы, сопли и икота? Смешно тебе… Про Эйнис ты в курсе?

— Нет, что с ней?

— Она вошла к ним без стука сегодня. И увидела что-то, что ей не надо было видеть, и повела себя неправильно, судя по всему. Потому что Шен у неё пропуск отобрал и выгнал.

— Он отобрал у неё пропуск? — округлил глаза Барт.

«Что же она такое увидела…»

— Отобрал, и в журнал дописал, в правила посещения третьей квартиры, чтобы пропуск не выдавали ей без крайней необходимости. Она сидела психовала, потом ушла посреди дня, ничего никому не сказав.

Барт поморщился:

— Опять начинается?

— Опять, да. Похоже, прошлый раз её ничему не научил.

— А что было в прошлый раз?

— Она подслушала, что он ездил в красный квартал, и устроила скандал. А он сказал, что у неё нет права предъявлять претензии, потому что она не в том статусе. Она психанула и опять вещи в общагу перетащила. Дура.

С тем, что Эйнис дура, Барт был абсолютно согласен, но её всё-таки было жалко — то, что она влюблена в Шена, видел весь мир, а Шен делал вид, что ничего подобного не происходит, а если даже и происходит, то это только потому, что Эйнис дура, и это обязательно рано или поздно пройдёт само. Годы шли, ничего не менялось, Барт думал о том, что на месте Шена давно отослал бы Эйнис в другую страну, но молчал об этом. Двейн тоже много чего думал и тоже молчал, годами, это было безопаснее.

«Но сегодня он какой-то аномально смелый. Неужели это принятие в семью так подействовало?»

— Как думаешь, она ничего не натворит? — осторожно спросил Барт, Двейн усмехнулся:

— А что она может натворить? Поплачет и успокоится, она постоянно так делает. Я тоже раньше опасался, что она натворит что-то, и назначал ей сопровождение, у меня целая коробка записей как она рыдает, молится и спрашивает богов, почему она такая некрасивая и глупая.

— Она не некрасивая, — осторожно сказал Барт, Двейн фыркнул:

— Зато глупая. Все они глупые, это женская природа. На неё только посмотрел — она уже имена для детей придумала.

Барт почувствовал неприятные мурашки от этих слов, мрачновато усмехнулся:

— Второй раз за день это слышу. Пугающее совпадение.

— От кого был первый?

— От Веры.

Двейн опять нахмурился и сказал совсем печально:

— Вера тоже дура. Тяжело ей будет.

— Почему?