Гении сыска. Этюд в биографических тонах

Однако для предъявления обвинения наличия только лишь мотива, да ещё и предположительного, было явно недостаточно — ни для суда, ни для общественного мнения, изрядно взбудораженного жестоким убийством ребёнка. Конечно, случись это событие на полвека позже, когда в центре внимания всей образованной публики оказались теории Зигмунда Фрейда, в частности, «Эдипов комплекс», дело могло обойтись и без вещественных доказательств. Версия, к которой склонялся Уичер, выглядела точной иллюстрацией фрейдовых концепций: ненависть к матери (мачехе), ревность по отношению к отцу, перенос отношений на трёхлетнего ребёнка, и т. д. Хладнокровие, с которым Констанс отвечала на вопросы полиции, спокойствие, с которым она (как полагал Уичер) совершила тщательно продуманное преступление, не оставляли надежды на чистосердечное признание преступницы, не подкреплённое уликами. Ну и, конечно же, «дурная наследственность»: мать Констанс, первая жена Сэмюэла Кента, много лет страдала психическим заболеванием.

Всё это, пусть и по-другому сформулированное, было достаточно серьёзным психологическим основанием подозрений инспектора Уичера. Но вот с материальными доказательствами, с уликами дело обстояло куда хуже. Да что там хуже!

Их просто не было.

Опытный сыщик Джонатан Уичер был уверен: нет преступника, который не оставил бы после себя хотя бы какие-нибудь следы. Хоть один след. Вот и в данном убийстве — рана, нанесённая Сэвиллу, свидетельствовала, что мальчик потерял много крови. Не могло случиться так, чтобы ни одна капля не попала на одежду убийцы — во время совершения преступления, или когда преступник заворачивал и переносил тело. Убийство было совершено ночью. Следовательно, именно ночное одеяние могло хранить пятна крови, а кроме того, возможные разрывы ткани, грязь и так далее.

Но обыск в доме ничего не дал. Ни одна из ночных сорочек, принадлежавших подозреваемой (а Уичер упорно продолжал считать наиболее вероятной преступницей именно Констанс), не несла на себе никаких следов. И другая одежда, которую добросовестный Уичер просмотрел тщательнейшим образом, тоже не несла на себе следов крови.

И всё-таки, ему удалось ухватиться за ниточку. При осмотре спальни Констанс, он обнаружил в комоде список вещей, которые отправлялись прачке. В списке фигурировали три ночные сорочки. В наличии же оказалось только две. На вопросы полицейского девушка отвечала, что третью сорочку потеряла прачка, которая брала всю одежду в стирку. Прачка обвинение отрицала, но что толку?

Опять-таки, слова. Слово против слова.

Тем не менее детектив не отказался от версии и добился привлечения девушки к суду. Общественное мнение было на стороне обвиняемой: молоденькая, скромная, сирота, из хорошей семьи. Словно только что сошла со страниц какогото из романов Чарльза Диккенса (кстати, Диккенс внимательно следил за развитием следствия и часто высказывался по его поводу в печати).

А вот сыщики общественным благорасположением вообще не пользовались.

«Хапуны», «легавые», «ищейки» — такими презрительными кличками охотно награждали обыватели первых борцов с преступностью. Или менее презрительными, но насмешливыми: «пилеры», «бобби» (и то, и другое — от имени организатора Скотланд-Ярда министра Роберта Пиля). Да что там — обыватели! От такой позиции недалеко ушли и служители закона. Например, А.И. Герцен в «Былом и думах» рассказывает весьма характерный для Англии случай. Полиция арестовала иностранца-эмигранта д-ра Симона Бернара по обвинению в подготовке покушения на императора Франции Наполеона III во время визита последнего в столицу Великобритании. Обвинение базировалось на данных слежки за подсудимым.

Следили, естественно, агенты-осведомители, которые были вызваны в суд для дачи соответствующих показаний.

Так вот, адвокат подсудимого Эдвард Джемс никоим образом не собирался оспаривать эти показания. Ему было ни к чему. Тактика защиты строилась на том, чтобы вызвать у присяжных неприязнь к обвинению именно в силу того, что оно привлекает внештатных агентов:

«На этой ненависти к политическим шпионам и к бесцеремонному вторжению их в Лондон основал Эдвин Джемс свою защиту. Что он делал с английскими агентами, трудно себе вообразить. Я не знаю, какие средства нашёл Scotland Yard или французское правительство, чтоб вознаградить за пытку, которую заставлял их выносить Э. Джемс»[109].