Гении сыска. Этюд в биографических тонах

Не будучи специалистом в области сбора разведданных, а тем более, прейскуранта за такую работу, осмелюсь предположить, что чрезмерно жадным Игнациус Поллаки не был. Если в каждом из зашифрованных донесений Сэнфорду содержится, хотя бы частично, информация подобного характера и объёма, он свои деньги заработал. Заметим кстати, что оплата через агентство Филда связана была не только с какими-то сугубо техническими обстоятельствами. Как раз в это время его первый учитель и наставник испытывал серьёзные материальные трудности: полиция прекратила выплачивать бывшему инспектору пенсию — за упорное нежелание отказаться от права писать перед фамилией слово «инспектор» (я уже рассказывал об этом конфликте детективам Филда с руководством Скотланд Ярда). Часть денег, которые американцы выплачивали Поллаки через контору Филда, оставались Филду. Так что, ещё раз повторяю, Игнациус Поллаки никогда не был алчным субъектом, только и норовившим надуть доверчивых американских нанимателей.

Другое дело — недовольство приличных людей методами, которыми он пользовался. В этом смысле возмущение Морана и его начальства имело под собой основания. Действительно, методы тогдашних частных сыщиков были, мягко говоря, сомнительными — хотя и эффективными. Они дерзко нарушали привычные для светского общества представления о приличиях. Свет предпочитал терпеть шпионов с манерами респектабельных господ, но не охотников на шпионов, игнорирующих хорошие манеры и позволяющих себе бесцеремонно задавать респектабельным господам вопросы, которые в приличном обществе не задают. Предубеждённое отношение общества к сыщикам вообще и частным детективам в частности было характерно и в более поздние времена, и не только для Англии, но и для других стран. Я уже показывал, на примере истории Джонатана Уичера, как принимало общество полицейских детективов, сотрудников ныне легендарного Скотланд-Ярда. Так вот, отношение к полицейским было цветочками — а вот частные детективы получали ягодки. В уже упоминавшемся интервью Поллаки с горечью признавался:

«Я участвовал в весьма щекотливых делах, которые мне самому нисколько не нравились. Мне приклеили немало презрительных и оскорбительных кличек. Что поделаешь!.. Наша профессия не пользуется симпатиями. Одно утешение: я знаю, что она необходима. Конечно, я бы предпочёл быть премьер-министром, как мистер Бенджамен Дизраэли, или даже архиепископом Кентерберийским, как преподобный Лонгли. Но я — частный детектив…»[143]

Весной 1862 года Игнациус Поллаки вёл интенсивную переписку с возглавлявшим Скотланд-Ярд сэром Ричардом Мэйном, пытаясь поступить на службу в сыскную полицию, чтобы хотя бы таким образом вырваться из касты «париев», какими были частные сыщики. После почти годичного обмена письмами Мэйн назначил настырному эмигранту аудиенцию. Но результатом её стал отказ. Поллаки не удалось стать штатным сотрудником полиции, детективом Скотланд Ярда. Это отрицательно сказалось и на его гражданском статусе — в это же время детектив-иммигрант впервые подал документы на натурализацию. В чести стать подданным Британии ему отказали, Причём причиной отказа была определена «сомнительность профессиональных занятий» соискателя. Собственно, это и послужило стимулом к его попыткам сменить статус частного детектива на должность детектива Скотланд-Ярда.

Только спустя примерно десять лет Поллаки получил должность, в какой-то степени являвшуюся официальной — он был зачислен в 10-й дивизион столичной полиции спецконстеблем, то есть, внештатным сотрудником-добровольцем. 10-й дивизион занимался делами иностранцев, проживавших в английской столице.

Впрочем, обвинять американских дипломатов и их сотрудников в чрезмерной щепетильности или снобизме не стоит. Вот только один характерный образчик агента детективного бюро — некто Мэтью Бёрнсайд, работавший в течение короткого срока на нашего героя. И, хотя это происходило немного позже, стоит познакомиться с ним поближе — вряд ли в этом вопросе за пятнадцать-двадцать лет всё могло измениться к лучшему. Итак, в августе 1881 года на слушаниях в суде Олд Бейли мистеру Бёрнсайду довелось давать показания. И говорил он при этом вполне откровенно:

«Меня зовут Мэтью Генри Барредж Бёрнсайд, но у меня есть и другие имена.

Я могу сменить имя ещё до того, как вернусь домой сегодня вечером. Если хотите записать все мои имена, вам понадобится слишком много бумаги. Да, мне доводилось сидеть в тюрьме, разумеется, безо всяких причин, поскольку не был ни в чём виновен»[144].

Видимо, его самого забавляло обилие имён, поскольку он обращался к этому неоднократно (все его показания добросовестно зафиксировал судебный клерк):