Гения убить недостаточно

Вернувшись через две недели из Чикаго, отдохнувший и готовый к дальнейшей работе Вулф был повержен в неописуемое изумление. Перкинс в его отсутствие «хладнокровно и решительно» отправил рукопись в типографию. Над ней уже трудились наборщики и в редакцию поступала верстка. Вулф негодовал, протестовал, бушевал, требовал остановить печать, заявляя, что книга еще не готова, что над рукописью необходимо работать еще шесть месяцев. На всё это Перкинс спокойно возражал в том духе, что книга совершенно закончена и ни в какой дальнейшей доработке не нуждается. Мало того, если уступить требованиям Вулфа и дать ему запрашиваемые шесть месяцев, то по прошествии этого времени Вулфу потребуется еще шесть месяцев, а потом еще – и так до бесконечности, потому что именно так, напомнил Перкинс, устроен писатель Вулф, пишущий непрерывную книгу и не умеющий останавливать процесс письма.

В первых числах марта 1935 года роман «О времени и о реке» вышел в свет. За неделю до публикации Вулф, гонимый страхом – ему чудилось, что книгу ждет грандиозный провал, – сел на пароход и покинул берега «вольно раскинувшейся, мятежной земли – Америки».

К 8 марта он приплыл в Европу. Остановился в Париже. Там он с ужасом ждал страшных вестей из Нью-Йорка – о разгромных рецензиях, о разочаровании публики, о крушении своей писательской карьеры.

Вскоре Перкинс прислал Вулфу в Париж телеграмму. Она транслировала спокойную уверенность, из которой была соткана вся натура этого таинственного существа:

ПРЕКРАСНАЯ ПРЕССА ХВАЛЯТ ВСЕ КРИТИЧЕСКИЕ ЗАМЕЧАНИЯ СОГЛАСНО ОЖИДАНИЯМ

Получив телеграмму утром, Вулф воспрянул. Но ненадолго. Его натура была совсем другой. Уже к вечеру он терзался сомнениями, а ночью решил, что телеграмма – «не более как приговор»; что сострадательный, как бодхисатва, Перкинс просто выражается завуалированно, не желая расстраивать Вулфа, – а на самом деле сообщает о полном провале книги.

Утром Вулф помчался на почту и отправил Перкинсу «паническую телеграмму», в которой написал, что не может перенести «этой проклятой неопределенности» и просил сказать ему «голую правду, какой бы горькой она ни была».

Можно представить, как изумился Перкинс, когда он прочитал послание Вулфа. Нью-йоркскому бодхисатве в новой телеграмме пришлось показать, что ни о каком сострадании к человеческому существу, зовущемуся Томасом Вулфом, в данном случае речи идти не может, поскольку сострадать нечему – Вулф триумфатор! Он одержал большую и важную победу. Он добился настоящего, грандиозного успеха, и его слава как писателя в Америке упрочилась.

Вторая телеграмма Перкинса расставила все точки над i. Вулф был счастлив. Очень скоро высокая волна славы, поднявшейся в Америке, с головой накрыла его и в Европе. «Пробил наконец час моего торжества, – писал он, – и судьба щедро вознаградила меня, сделав реальным все то, чего ожидал я от жизни, от творчества, от искусства».

Здесь, в Старом Свете, – как и в дни успеха «Ангела» в Новом, – на него посыпались письма, приглашения; его осаждали интервьюеры и новоявленные друзья. К его приезду в тот или иной город Европы специально готовилась восторженная общественность. Ему устраивали пышные приемы, его обожали, боготворили.

Вулф полностью отдавал себе отчет в том, какую роль сыграл Перкинс во всей его волшебно повернувшейся жизни в целом и в этом фантастическом успехе в частности.

Весной 1935 года он прямо написал Перкинсу из Лондона о «немыслимых муках», которые тот «претерпел как человек и как редактор», чтобы Вулф торжествовал победу над своими сомнениями, страхами – над неотступной мнительностью, которая терзала его горькими видениями неудачи и гибели как писателя.

В мае того же года, уже вернувшись в Нью-Йорк, Вулф писал подруге души, школьной учительнице Робертс, о хранителе своего гения: «Он не просто верный друг, он великий человек, личность, исполненная духовной и интеллектуальной мощи».

Вулф продолжал говорить о роли Перкинса в своей писательской судьбе и удивительных свойствах его души повсюду – и в частных беседах, и в письмах к разным литераторам Америки, – продолжал с полной искренностью и безоглядным восторгом отдавать должное редактору от Бога до самого рокового дня, когда ему, писателю, находящемуся на пике славы и способностей, явился другой посланник.