Генму (СИ)

— О, это, наверное, мне? — спросил господин Миккейн, будто и не слышал слов Найта, и забрал из его рук коробку. — Выпьешь со мной чаю?

Молодой киборг глубоко вздохнул и решил действовать постепенно. Кивнув, он последовал за учителем на кухню. Здесь витал призрак запустения и оцепенения. Будто весь дом замер в испуге перед какими-то страшными событиями.

— А где Мона? — спросил Найт.

Господин Миккейн не ответил, будто не услышав, погружённый в какие-то тяжёлые мысли. Положил коробку с дисками на стол, едва не уронив, но поймал в последний момент.

Он принялся возиться с настоящим керамическим чайником. Найт присел на стул, положив широкие ладони на колени. Его взгляд мельком упал на большое старинное зеркало в тяжёлой раме, потемневшее и помутневшее от времени. Киборг сам себе показался картонной фигуркой, приклеенной на совершенно не подходящий фон.

— Ну, рассказывай, — сказал господин Миккейн. — Виделся с Торрофом? Он, кажется, сейчас в столице.

— Да. Работает в госпитале при Башне Совета, — Найт тихонько усмехнулся. — Вчера он мне крылья подарил. В смысле, имплантат. Занятная вещица…

— Надо же… Крылья. Не думал я, что этот карьерист способен на романтические порывы.

— Почему вы это сделали? — спросил Найт после долгой паузы.

Господин Миккейн ответил не сразу. Он, казалось, целую вечность заваривал чай, аккуратно разливал его в две чашечки старомодного дизайна, шёл к столу.

Поставил одну перед Найтом, сел. Обхватил ладонями свою чашку и подул.

Найт увидел, что его учитель постарел. Действительно постарел. Не то что господин Торроф, похожий на дорогой манекен или фотографию из глянцевого журнала. Кибербиолог выглядел как человек, взявший целый мир в кулак и выжавший из него всё, что хотелось. Историк же выглядел так, будто это его мир сжал в кулаке. Наяву даже хуже, чем на экране ноута. Осунувшийся, сутулый, с порядком поредевшими седыми волосами, в помятой одежде. Он держал чашку так, что казалось, вот-вот уронит её. Когда он прихлёбывал, фарфор едва слышно постукивал по его зубам.

— Мой сын недавно умер. От старости.

— Как? — опешил Найт. — Ему сейчас должно быть никак не больше восемнадцати.

— Ему было семнадцать, — ответил господин Миккейн. — Он обладал отменным здоровьем, делал большие успехи в командном спорте. Но потом у него выявили прогерию. Было слишком поздно… Этот мир способен выпотрошить человека и превратить его в машину. Способен уничтожить человека в долю секунды единственной сверхгорячей вспышкой или разобрать на атомы в аннигиляционной камере. Способен излечить почти любую рану за несколько часов или эффективно бороться с раком. Но не способен выявить причины прогерии, и уж тем более излечить её. У этого мира есть для таких случаев лишь штамп «Репродуктивно негоден», которым клеймят того, кто произвёл на свет дефективногоребёнка. И если бы дело касалось только меня, я бы смирился. Уехал бы в какой-нибудь маленький городишко, в котором на меня бы не смотрели такими изменившимися взглядами. Или, наоборот, затерялся бы в толпах Октополиса. Но…

Господин Миккейн поставил чашку на стол, снял очки и дрожащими пальцами сжал переносицу.

— Но Мону тоже определили как репродуктивно негодную. Её конфисковали у меня и подвергли гистерэктомии. Мою бедную Мону…

Он скрючился и обхватил лицо ладонью. По дрожащим плечам Найт догадался, что его учитель беззвучно плачет. Захотелось обнять его и заслонить от всего этого мира своей широкой спиной. Недавно проармированной лентами мелкозернистой титаново-карбоновой сетки, которая прошита волокнами пьезоэлектрических кристаллов вместо мышц. Такую спину не всякой пулей пробьёшь.

Молодой киборг поднялся, приблизился, сел на корточки перед учителем и взял его за руки. Найт не знал, что сказать, он просто сидел и смотрел на господина Миккейна снизу вверх таким же взглядом, как много лет назад. Только совсем другими глазами. Учитель улыбнулся ему сквозь слёзы и погладил по голове.

— Всё хорошо. Это закон природы. Слабейший должен исчезнуть. Мир меняется. На дороге у несущейся машины лучше не стоять. Убежать от неё невозможно. Я могу лишь броситься под колёса, устав от этой гонки. Я больше не хочу подчиняться правилам этого мира, быть ничтожной, бесправной песчинкой на его ладони. На ладони, которая размозжила всё, что оставалось в нас от людей.

— Вы не должны так поступать, — проговорил Найт ровным убедительным тоном. — Вы прекрасный специалист, и репродуктивная негодность мало повлияет на вашу карьеру. Мону, конечно, жалко, но ведь её не убьют… и…

— Твои ли это мысли? — мягко перебил его господин Миккейн тихим голосом. Найт недоумённо приподнял бровь.

— Если бы я не знал, что это невозможно, я бы решил, что Торофф запрограммировал тебя говорить его словами. Карьера, карьера, карьера, карьера… Основа мироздания, цель всей жизни — карьера. Ты оказался больше его учеником, чем моим.

— Господин Миккейн, я просто…