Геноцид и массовые репрессии

Обманом выпроводив меня с братом из дому, мои несчастные родители решили умереть, прикоснувшись к электрическим проводам! Однако из-за того, что напряжение было не слишком большим, моя мать не умерла. Тогда она вскрыла себе вены на руке и перерезала вены на шее. Увидев это, хунвейбины стали ругаться и смеяться. Моей матери опять не удалось покончить с собой. Но, потеряв слишком много крови, она впала в забытье. Я видел, как мои родители лежали на кровати, они были в крови, и одеяла пропитались их кровью.

Прошло очень много времени, прежде чем хунвейбины отправили, наконец, мою мать в больницу, чтобы там зашили ей раны. А когда раны были зашиты, они заставили моего брата немедленно отнести ее домой. Дома один из полицейских сказал мне: «Твою мать отправили в больницу не для того, чтобы спасти ей жизнь, а для того, чтобы иметь рот, способный говорить, и чтобы мы могли разобраться».

Меня хунвейбины отправили в школьную тюрьму. В то время в ней уже забили до смерти больше десяти человек! Когда я хотел вернуться домой, они стали угрожать мне и говорить, что я стою на реакционной платформе! Моя несчастная мать все время плачет и страдает, комнаты, в которых мы жили, опечатаны хунвейбинами. Когда хунвейбины узнали, что я вернулся домой, они стали опять орать и ругаться. Потом решили отправить меня, как и некоторых других учащихся нашей школы, в деревню на трудовое воспитание.

Как они относились к нам! Хуже, чем к собакам. Они били нас, когда хотели. Помимо того, что мы каждый день по восемь часов работали под их надзором, они заставляли нас работать еще и еще. По ночам мы не могли спокойно спать, потому что в любой момент тебя могли поднять и выгнать в темноту, во двор, а там заставить «делать упражнения» или трудиться. Душевные страдания и физические муки постепенно подорвали мои силы, но все-таки я все вынес!

Я не мог спокойно думать о трагической судьбе моих родителей. Мой доведенный до самоубийства отец был объявлен «контрреволюционером», а мою несчастную мать хотели либо понизить по службе, либо отправить в деревню. У меня больше нет сил терпеть все это! Я не могу не обратиться к богу с вопросом: «За какие грехи мы попали в такое положение? Почему так трагична судьба моих родителей? Почему эти хунвейбины, которые принесли нам столько горя, пользуются защитой закона, а мы ее лишены? Почему в ходе этого движения меня едва не убили? Почему все это?!

И сейчас у хунвейбинов нет никаких материалов, подтверждающих, что мои родители контрреволюционеры, что они кончали жизнь самоубийством, чувствуя якобы за собой вину. Почему же все так происходит? В ходе движения было убито столько людей, что эти цифры поражают, но что значат цифры в сравнении с 700 миллионами людей? Ведь китайцев слишком много! Пусть умрут сотни, тысячи, десятки тысяч… Ничего не случиться.

Чем больше я думаю о своем будущем, тем более безнадежным кажется оно мне, и я спрашиваю себя: есть ли вообще будущее у таких, как я, молодых людей, выросших в новом обществе? Передо мною тупик. Умереть? Нет! Я еще молод! Я хочу жить! Мне всего восемнадцать».

Правящая группировка звала всех «бунтарей» причаститься к «революционному делу» в столице. Началось невиданное паломничество в Пекин за опытом столичных хунвейбинов. В терминологии «культурной революции» это называлось «революционной смычкой».

О том, сколько значительным было число этих экскурсантов, свидетельствует, например, специальное уведомление ЦК КПК и горсовета КНР от 5 сентября 1966 г., расклеенное на улицах города. Там, в частности, указывалось, что в Пекин для участия в «революционной смычке» могут ехать абсолютно все учащиеся высших учебных заведений страны. Для приезда была установлена норма — один человек на пятьдесят студентов. Что касается учащихся средних школ, то они «ввиду того, что их общее количество очень велико», должны были посылать по одному представителю от каждых десяти тысяч. Преподаватели, служащие и рабочие имеют право посылать одного человека на каждую сотню выехавших в Пекин учеников.

Беспорядочный вихрь хунвейбинов внес сумятицу в напряженный ритм жизни больших и малых городов.

Хунвейбины и цзаофани объединены в батальоны, роты, взводы, звенья. Они имеются в провинциях, городах, университетах, школах. С самого первого дня было заявлено, что «красные бунтари» должны стать резервом Народно-освободительной армии.

День «красного охранника» разбит на две части. Первая — так называемая учеба. Точнее, это неоднократно возобновляемая зубрежка цитат Мао плюс многочасовой рейд по центральным улицам, площадям, бульварам, где уже с рассвета вывешены свежие дацзыбао. Сидя на корточках, стоя в толпе, лежа на тротуаре, хунвейбины старательно переписывают с них все подряд в свои толстые тетради и блокноты. Это главный капитал, который юные «миссионеры маонизма» должны унести на периферию и с его помощью склонять к исповеданию той же «религии» полуграмотную, а то и вовсе неграмотную массу в деревне.

Вторая половина «рабочего дня» хунвейбина, как правило, начинается двухчасовой военной подготовкой.