Геноцид и массовые репрессии

В дневниках других героев та же фанатичная преданность Мао Цзэ-дуну, клятвы громить всех, кто выступает против председателя Мао.

Раньше у китайской молодежи были другие любимые герои. Теперь в музеях целые стенды посвящены «новым» героям.

Эти герои совершали подвиги и умирали уже и с именем Мао Цзэ-дуна на устах.

…От неосторожного обращения с миной погиб солдат Ван Цзе. Пресса возвела его в ранг героя. Газета «Чжунго цинняньбао», орган ЦК КСМК, писала: «Ван Цзе — герой, взращенный на идеях Мао Цзэ-дуна. Моральные качества Ван Цзе являются концентрирован-ним выражением революционного духовного облика широких масс молодежи нашей страны. Такой образец, подобно Лэй Фэну, является духовной атомной бомбой, этот пример, безусловно вызовет мощный отклик среди молодежи страны».

Группа Мао Цзэ-дуна, Главпур НОАК обратились к китайской молодежи с призывами: «Учиться революционному духу Ван Цзе, не бояться трудностей, не бояться смерти!»

В «дневнике» Ван Цзе — сплошные цитаты из Мао Цзэ-дуна и собственные «сочинения». Вот одно из них: «В настоящее время империализм, реакционеры всех стран и современные ревизионисты организовали большой антикитайский хор. Я, революционный боец с винтовкой в руках, приложу все усилия для боевой подготовки, буду в любое время готов разгромить все новые происки врага».

В мае 1965 г. он сделал другую запись: «Сегодня в 10 часов утра успешно испытана вторая атомная бомба нашей страны, это еще одна важная победа нашей науки, это еще одна победа под руководством партии и председателя Мао Цзэ-дуна, еще один тяжелый удар по империализму и ревизионизму».

Среди студентов-иностранцев, которым правительство КНР предложило покинуть Китай, был 23-летний студент Дашдава из Монголии, обучавшийся на последнем курсе Шанхайского текстильного училища. Местные революционные учащиеся устроили ему весьма своеобразные проводы.

2 октября 1966 г. Группа подростков с красными повязками среди бела дня забросала монгольского студента камнями, в результате чего Дашдава был вынужден потребовать защиту в полицейского, наблюдавшего за этой сценой с полным безразличием.

3 октября. Решив, что поскольку до отъезда остались считанные дни, а появляться на улице небезопасно, Дашдава остался в общежитии. В тот момент, когда он сидел у себя и слушал пластинки, дверь с грохотом распахнулась и в комнату ворвались несколько парней. С некоторыми их них Дашдава был знаком, еще недавно встречался в студенческих аудиториях. Но сейчас они кричали, словно впервые его видели: «Кто такой?», «Как смеешь слушать контрреволюционную музыку?»

Вести диспут об эстетике было бессмысленно, и Дашдава попытался ответить непрошенным оппонентам их же излюбленной формулой. «Эта музыка болгарская, — сказал он. — Болгария — социалистическая страна, значит, музыка не контрреволюционная». Его слова вызвали еще больший гнев. «Это ревизионистская музыка! Запрещаем ее слушать!»

Впрочем, самые серьезные испытания были впереди.

5 октября. Вынужденный выйти в город для выполнения формальностей в связи с отъездом, Дашдава вечером возвращался в свое училище. На улице Янаньсилу, метрах в 500 от училища, он остановился при виде большой толпы хунвейбинов, окруживших седую женщину и заставлявших ее кланяться так, чтобы лбом касаться земли. «Мы с тебя собьем буржуазную спесь!» — кричали они модный в «культурной революции» лозунг. Вдруг кто-то из подростков увидел остроносые ботинки Дашдава. Последовал приказ: «Разувайся!» Вероятно, благоразумнее всего было бы разуться и идти в общежитие босиком, как это приходилось уже делать некоторым иностранным студентам, обучающимся в КНР.

Однако Дашдава отказался выполнять это требование. Тогда вся толпа, оставив женщину, переключилась на него. Ему стали выкручивать руки, рвать одежду, волосы. Дашдава отбивался как мог. Его свалили на землю и хотели убить. Но тут среди хунвейбинов возникли разногласия. Одни были готовы линчевать «враждебного элемента» на месте, другие сочли более целесообразным отвести ее в полицию. И только в полиции Дашдава стало страшно. Если Хунвейбины могли принять его за какого-нибудь китайского эмигранта, который вернулся на родную землю, не продумав предварительно свой туалет, то полицейские прекрасно знали, что перед ними иностранный гражданин.

Но перед монгольским студентом не подумали извиниться. Ему устроили многочасовой допрос, шантажировали: «Ты долго дома не увидишь, останешься здесь, в тюрьме, будем тебя судить». За что?» Ну, например, за то, что ты… избил восемь хунвейбинов, — сказал ему полицейский не моргнув глазом. — Это очень серьезное преступление — избить восемь человек…» Наконец, его принудили подписать протокол допроса, содержавший, в частности, «признание», что он, Дашдава, «нанес троим хунвейбинам удары рукой и пяти хунвейбинам — ногой». Лишь шестого утром измученный и избитый Дашдава вернулся в общежитие.

Прощаясь на вокзале у поезда «Пекин — Улан-Батор», он сказал:

«Напишите все как было, но не раньше, чем я пересеку китайско-монгольскую границу».