Генри и Катон

Вдруг он услышал тихий, приглушенный звук, словно мышка пробежала. Глаза у него тревожно расширились; он прислушался. Звук повторился. Он ничего не мог понять, потом разобрал, что это сдавленный плач. В соседней комнате плакала Колетта. Катон встал и на цыпочках подошел к двери.

Комната отца находилась в другом конце дома, сперва вниз, потом опять вверх по лестнице. Эта часть всегда была детской территорией. Снова на Катона нахлынули воспоминания, когда он по-особому царапнул и бесшумно открыл дверь к Колетте.

— Колетта… милая… что стряслось?

— Не включай свет.

— Не буду… что стряслось? Подвинься, я присяду на кровать.

— Я думала, ты спишь… ты, наверное, так устал… извини…

— Маленький медвежонок, не горюй…

— Большой медведь [62], я так рада, что ты дома. До чего я глупа, до чего глупа…

— Я тоже. Ты-то почему?

— Влюбилась в одного человека… а он меня не любит… дурацкая была идея… я даже вроде как нарочно… но я так страдаю…

— В кого-то в колледже?

— Ну… встретила кое-кого…

— И надежды никакой?

— Нет, нет, все кончено, он собирается жениться на другой.

— Уверен, он тебя недостоин.

— Конечно, он недостоин меня, полный придурок, но я просто не могу без него, он нужен мне больше всего на свете, я тоскую по нему каждый день, каждую минуту, это так глупо…

— Ты спала с ним?

— Как спокойно ты спрашиваешь. Полагаю, это вопрос для исповеди. Нет, конечно нет. Я еще девушка и подожду с этим, пока не выйду замуж… только теперь я никогда не выйду, потому что жду только его и никто другой мне не нужен… лучше стану в конце концов монахиней… Ох, Катон, как жаль, что ты больше не священник.

— Так ты, значит, не разделяешь ликования отца по поводу того, что я одумался. И почему тебе жаль?

— Есть в этом нечто такое… нездешнее. Не могу объяснить. Не то чтобы магия… но что-то прекрасное и святое… хотя я не верующая… мне хотелось, чтобы ты оставался там.

— А мне хотелось разделаться с этим. Теперь перестань плакать и засыпай. Ты знаешь, что забудешь этого парня, даже сможешь понять, что он не стоит твоих слез. Возьми себя в руки, Колетта.

— Ты говоришь прямо как папа.

— Кажется, с тех пор, как я оставил церковь, я с каждым днем все больше становлюсь похож на него. Могло быть и хуже. Подумай, какая ты счастливая в этом мире, полном страданий, какая ты молодая и свободная в мире, где столько людей, чья жизнь не удалась. Просто постарайся радоваться жизни. Поговорим об этом завтра, если захочешь. А сейчас засыпай. Думай о чем-нибудь успокаивающем. Спи.

— Папа так говорил мамочке: «Думай о чем-нибудь успокаивающем».

— Помню.

— Благослови меня. Знаю, теперь тебе этого нельзя делать, но скажи что-нибудь, как будто благословляешь.

— Да пребудут любовь, и правда, и мир в сердце твоем ныне и во веки веков.

— Как славно. Откуда это?

— Придумал только что. А теперь уснешь?

— Да. Покойной ночи, Катон. Я буду думать: Катон дома — и усну с этой мыслью.

— Покойной ночи, Маленький медвежонок.

Катон вернулся к себе и снова сел на кровать. Он чувствовал жалость к Колетте, потом зависть. Как все просто у нее. Ее боль чиста и скоро пройдет. Она найдет себе хорошего мужа, будет жить в Пеннвуде, вырастит здоровых, умных детей, которые станут врачами, адвокатами, учителями. Она исполнит главное предназначение человека, явит собой идеал природы. И в будущем он будет гордиться ею и радоваться за нее, приходить в ее счастливый дом и чувствовать зависть, и утешение, и печаль.