Генри и Катон

— Кофе. Еще тост с медом. Стефани, я нравлюсь тебе? Правда же, нравлюсь, как ты нравишься мне? Разве это просто не… я имею в виду…

— Да, да, нравишься. Ты сам знаешь. Да. Да.

— Хорошо. — Он присел к небольшому чистому белому столику, — Стефани, мне нравятся твои запястья, пухленькие, как у младенца.

— Как… да… ах, дорогой, это так странно… — Она запнулась и глядела на него.

— Да. И все же мне кажется, что я знаю тебя много лет.

— И я чувствую то же самое.

— Стефани, скажи, пожалуйста. Сэнди когда-нибудь дарил тебе кольцо?

— Кольцо? Нет. Конечно нет.

Она отвернулась к кофейнику, потом вдруг заплакала, подвывая.

Генри вскочил на ноги и схватил ее за плечи, усадил на стул рядом с собой.

— В чем дело, крошка, что с тобой?

— Я так счастлива… никогда… в жизни не была так счастлива.

— Так что ж ты плачешь? Вот, возьми платок.

— Но, понимаешь, это все неправда…

— Это не неправда, Стефани. Как такое может быть? Вот же мы с тобой, вместе, по-настоящему.

Она промокнула глаза, потом скрипнула зубами, словно рыча.

— Ты сбежишь от меня.

— Не сбегу.

— А я сбегу. Я так тебе благодарна, ты был так добр с тех пор, как назвал меня «мисс Уайтхаус» в тот чудесный день. Но я глупая и темная, я никто и ничего не знаю. Ты не представляешь, какая я. Так что… все это неправда… все… Ох, прости меня, прости.

Она схватила его руку и поцеловала, прижимая к мокрой щеке, блестевшей от слез.

Генри крепче прижал ее к себе.

— Как там поется в твоей песенке? «Оставайся с тем, кто тебя любит, не ищи дальше, любовь моя».

— Но это всего лишь… глупая… песенка.

— Стефани, давай поженимся, а? Ты бы хотела?

Он почувствовал, как она напряглась в его объятиях.

— Что? Что ты сказал? — спросила она охрипшим голосом.

— Я сказал: «Давай поженимся». Могу сказать иначе, если предпочитаешь традиционную форму: Стефани, ты пойдешь за меня замуж?

Она уставилась на него огромными, полными слез глазами и до боли стиснула его предплечье. Потом разразилась смехом. Пытаясь удержать ее, он видел ее влажные губы и красную полость рта. Она истерически смеялась, не в силах остановиться. Потом ударила высоким каблуком по лодыжке, он выпустил ее, и она вылетела из кухни.

— Стефани, Стефани, подожди!

Продолжая безумно смеяться, теряя на бегу туфли, она ворвалась в спальню и захлопнула дверь перед носом Генри. Он рванул дверь и бросился за ней, едва не упав на нее; она лежала на кровати, колотя ногами и трясясь от сумасшедшей радости.

— Стефани, успокойся, ты меня уже оглушила.

Минуту они боролись, потом затихли и молча лежали, обнявшись. Наконец она тихо прошептала ему в плечо:

— Да, да, да.

Генри лежал, закрыв глаза, торжествующий, смятенный. Лежал без сил в огромном красном гроте, похожем на разинутый рот Стефани, содрогаясь от сознания победы, от радости и страха и непередаваемого ощущения бесповоротности судьбы.

-

— Это первый раз, когда мы вообще выпиваем вместе, отец.

— Дорогой мой, — сказал Катон, — разве этим мы занимаемся?

Они сидели при свете свечей в спальне Катона. Электричество отключили. Скоро придут бульдозеры, и от улицы ничего не останется. Дом, знающий, что конец его близок, выглядел этим вечером странно неустойчивым и непрочным, словно шаткий карточный домик, внутри которого сидел Катон и смотрел на Джо. От ветра дребезжали стекла, ходуном ходили и хлопали закрытые двери. Катон сидел на кровати, Красавчик Джо на близко придвинутом стуле. Принесенная им большая бутыль вина стояла на полу. Горели две свечи: одна на комоде, другая на подоконнике. Пламя свечей металось на сильном сквозняке.

День у Катона был сумасшедший. Началось все с бессонной ночи. Постель была влажной, в доме внезапно стало очень холодно. В дремоте ему привиделась миссис Беккет. Утром он было подумал, не стоит ли снова пойти к ней, но потом решил, что это бессмысленно. Он начал письмо Брендану, но порвал его. Вышел на улицу, чтобы позвонить отцу Милсому, однако все телефонные будки в округе были разгромлены. Он почувствовал, что страшно голоден, и тут обнаружил, что денег совсем не осталось. В конце концов голод заставил его скрепя сердце отправиться к отцу Фоме домой, где он взял взаймы фунт. Отец Фома имел то преимущество, что был относительно посторонним для ордена. Однако какого-то слуха об обращении к нему было не избежать. Отец Фома посмотрел на него добрым и жалостливым взглядом, попросил остаться и поесть, предложил переночевать у него. Но Катон немедленно сбежал. Подкрепился яичницей с беконом в маленьком кафе, после чего его чуть не стошнило. Путь домой неожиданно оказался полон знаков. На стене красовалось: «ПРОБУДИ КУНДАЛИНИ» [50]. Ненова: «РАСПРОБРЮКИ». Только теперь это слово казалось не абсурдным, а низким.

Он вернулся домой, лег во влажную постель и мгновенно уснул. Ему приснилось, что отец Милсом открывает одной рукой дверь, а другой хватает его за запястье и он силится освободиться. Он проснулся в сумерках и увидел Красавчика Джо, который стоял у его кровати с бутылью вина в руках и смотрел на него странно напряженным неулыбающимся взглядом.

— Вы, отец, как чертик из табакерки. То вы здесь, то вас нет.