Генрика

Дом – выяснили мы с Алешей, – с вооруженными, и непредсказуемыми людьми, стоит обособленно, на пригорке, с открытыми, легко обозримыми изнутри подходами. Медлю с ответом на вопросительный взгляд Алеши. Риск очевиден, но не могу просить помощи. Я в данный момент самовольщик, не прибывший вовремя на работу, занятый черт-ти чем, и оправдаться способный только случайной, никем не проверенной информацией. Завершится самовольный экспромт результатом – могу открыто смотреть в глаза начальника, он даже на опоздание не намекнет. А так: ну какие просьбы, какая помощь…

Я вспомнил, как совершенно недавно проиграл кубок на первенство УВД по самбо. Петров из «Беркута» не только зажал меня болевым, но и просто сел сверху, уложив на лопатки – как в вольной борьбе. Обидел…

«Беркут» – вон, по пути на Немышлю, у меня появился шанс передать привет победителю. Оставив Алешу и Лену в машине, я обратился к дежурному и пояснил проблемы.

– Двух бойцов достаточно? – не отказал нам «Беркут». Два бойца получали оружие, бронежилеты и полусферы. Алеша выдал сигарету Лене. Велел курить скрытно, за тонировкой стекол, а сам подошел ко мне:

– Версия! Боже, что ты наплел! Какая версия, какая амнистия! Какой аффект?! Второй раз по одной статье. А первый– с расчленением трупа! Ты что? Он – мясник! Амнистия, блин, по любви! Слышал бы это господь!

– И без его вмешательства, – кивнул я в сторону неба, – эта версия рухнет. Рухнет, Алеша, да только потом. А кто-нибудь: бог, прокурор, министр, ты или я – мы отменим убийство? Видишь ли, не отменим: ни прямо сейчас, ни после, ни вообще… Но, мы не после, не вообще, а сейчас, задержим убийцу! А ее, между прочим, я заставил исполнить гражданский долг…

– Ценой обмана?

– Было, – признал я, – ощущение что из души ее что-то выкрадывал…

– Ну… – теряясь в клубке перемешанной мысли, хмыкнул Алеша.

– Но было ли там чего красть, Алеша?

Он сверкнул на меня глазами и бросил окурок в траву под верандой «Беркута». Я посмотрел на бликующие, широкие стекла своей «Восьмерки». Оттуда, нами невидимая, наблюдала за нами Лена. Она не могла слышать нас.

– Может, ты Сталина вспомнил? – полюбопытствовал я.

– Да вот, как раз вспомнил…

– «Железной рукой загоним человечество к счастью»?

– Именно!

– Брось, – отмахнулся я, – мы загоняем в другом направлении, но не считаю себя «наполнителем тюрем», потому что не я для них направление выбрал. И не ты – они сами! А что до цены… у справедливости лица разные. Я различать их не успеваю – всмотреться некогда, вот как сейчас… но преступников, Леша, мне и тебе ловить! На нас – надеются, нам – надежды оправдывать. Мы это делаем, и пусть так и будет!

Он поднял мне навстречу усталый, вопросительный взгляд: стоило ли возражать? Однако, он сказал правду, которая мне не нравилась.

– И сам не пойму, – согласился я, – перед кем грешу: перед собственной совестью, перед чужой, перед богом? Но понял: не будет иначе – профессия, Леша, такая… И будем служить ей, а с собой мы после, на пенсии может быть, разберемся. Если, конечно, десница господня нас прежде, за наши грехи не ударит! Не будет иначе, Алеша, -поймал за рукав и потянул я его на себя, – потому что убийца должен быть здесь! – развернул и поднес к его носу его же развернутую ладонь.

У Леши на переносице, как две рыбки, сошлись глаза.

– Ну, тебя, – не сердясь, отстранился он и отвернулся.

– Алеш, – он слышал, но я повторил: я хотел, чтобы он смотрел мне в глаза, – Алеша?

«Какие мы замордованные!» – увидел я перед собой взгляд смертельно уставшего человека, понимая, что сам точно такой же:

– Скажи, а те, кто осудит меня, будут довольны тем, что мы не раскрыли убийство, не задержали убийцу?! Не наказано зло – они будут довольны?

– Им дела нет до того, что у нас в душе… – подумав, ответил Алеша.

***

Я хотел распахнуть калитку, но она только дрогнула от моего удара. Бойцы нас опередили. В один миг полетела на землю ставня с глухого окна и рухнула дверь на веранде.

Мы вошли следом. Один из бойцов прижимал к полу тело мужчины, с загнутыми выше плеч руками. Второй уточнял у бледных, испуганных домочадцев:

– Это он?

«Беркут, – подумал я, – не курица, даже не коршун!» И закончил мысль: «Что ж, день не напрасно прожит».

Я не видел потом ни Сенеки, ни Лены. В жизни хватало событий: одни шли на смену другим. Но самые первые впечатления того дня: о том, что мне повезло, и трубку поднял мой сын, остались. С его непосредственных, первых же слов, спонтанно складывались смысл и направление дня грядущего. И я не мог бы, не вправе был потерять его, или прожить напрасно. Сказать тогда не сумел об этом, поэтому и вспоминаю…

А еще вспоминаю из-за того, что ребенку, который теперь стал взрослым, до сих пор, не могу сказать – был ли прав? Ведь я говорил о любви и обманывал женщину.