Генрих IV

В своей политической речи новый король, естественно, не забыл о дворянстве. Дворянство — это тесто, из которого он замешен. Самый знатный дворянин королевства после короля, когда он был первым принцем крови, воспитанный в аристократических традициях и в духе возвышенных рыцарских идеалов, Генрих IV стал теперь главой этого дворянства. Он склонен видеть в нем избранную расу, предназначенную для особой миссии — служить государству с оружием в руках. Действуя шпагой, он доказал, что не боится никакой опасности, никаких тягот, никаких жертв, чтобы обеспечить эту «ратную службу», которая оправдывала привилегии древней касты воинов. Их девиз — это честь и доблесть. Но если дворянство нарушает этот неписаный закон, оно достойно презрения. Третье сословие не казалось Генриху IV политической силой, а только материалом, из которого сделано государство, и основой его благосостояния. На самом деле третье сословие объединяло две социальные группы. Крупная буржуазия, некоторые представители которой толпились у дверей, ведущих к дворянству, была традиционным партнером монархии в административной и судебной системе. Она являлась самой прочной основой общественного строя. Именно она охраняла монархические традиции, первой восприняла гуманистическую культуру, заступила на смену церкви, чтобы преумножить славу французской литературы. И, наконец, именно она владела крупным капиталом. А деньги своим оборотом обеспечивают жизнь нации. Это последнее обстоятельство не обойдено молчанием в призывах короля. Он напрямик обращается к собственникам и предупреждает, что изменение строя лишит их собственности, а это нанесет ущерб не только частным лицам, но и всему государству.

Что касается трудового народа, то Генрих IV хорошо его знал. Он охотно общался с отдельными простолюдинами, выказывая личный интерес и трогательную заботу. Однако нет ни малейшего повода считать, что его поведение продиктовано только политическим расчетом. По своему воспитанию и характеру Генрих действительно «близок к народу». Он искренно интересуется проблемами какого-нибудь встреченного бедняка, но, безусловно, одновременно сознает, что это служит его славе доброго короля. Но человек из народа должен оставаться тружеником, он интересен только в этом качестве, потому что выполняет социальную задачу, возложенную на него Творцом. Если он не будет ее выполнять, то кто это сделает за него?

Когда самый усердный труженик вторгается в сферу административной и политической власти, а еще пуще — берется за оружие, он становится презренным человеком, ничтожеством и негодяем. Политическая власть должна осуществляться небольшой группой общества, рожденной в замкнутой среде определенного сословия и обученной для этой цели. «Чернь» способна высказывать только необдуманные и беспочвенные требования.

Что до вооруженного восстания, то в политических речах Генриха оно рассматривается с некоторой снисходительностью, если в нем участвуют представители дворянства, и снисходительность его возрастает соответственно с рангом участника. Провинциальный дворянин, поднимающий мятеж, — разбойник, но его талант командира все же вызывает восхищение. За такими знатными сеньорами, как Гиз, Монморанси, Майенн, судя по всему, признается определенное право на мятеж, неразрывно связанное с их ролью феодалов. Король обращается с ними как с равными. На этом уровне между противниками возникает нечто вроде солидарности. «Принцы должны помогать друг другу в наказании своих подданных, восстающих против своих государей», — писала католичка Екатерина Медичи своему врагу англиканке Елизавете Английской. Наоборот, восставший народ — это враг, которому нет прощения. В сражениях дворян берут в плен, чтобы получить за них выкуп и потому, что они — братья, кузены, друзья детства победителей. Мелких сошек разгоняют или истребляют. Вооруженная косами ватага крестьян, взбунтовавшихся против повышения податей, подлежит беспощадному уничтожению.

Трудный выбор аристократов