Генрих IV

Сен-Клу, утро 2 августа 1589 года. Когда новый король Франции уезжал из Медона, его приветствовали овации гугенотских войск. Когда он прибыл в Сен-Клу, его встретила коленопреклоненная швейцарская гвардия. Его сопровождало восемь верных соратников, которым он из предосторожности велел поддеть под камзолы кирасы, и отряд из тридцати дворян. Ситуация была крайне напряженной. Слуги и фавориты покойного короля все еще находились у его одра. Агриппа описал эту сцену с обычным для него вдохновением. Тогда как два монаха-францисканца молились на коленях у подножья королевского ложа, Франсуа д'О и его брат, Жан де Ману, Шатовье, Клермон, д'Антраг и Дампьерр предавались отчаянию, «надвигая шляпы или бросая их наземь, сжимая кулаки, воздевая руки, давая обеты и обещания, которые заканчивались словами: „лучше умереть тысячью смертей“». Генрих не заблуждался. Эти господа отказывались выполнить клятву, которую они дали ночью умирающему. Их религиозные убеждения восставали против нее. Она противоречила также их интересам. Бывшие фавориты лишались всего при новом короле из другого лагеря и уже имеющего собственных слуг. Возможно, ими руководил также более благородный мотив: ответственность перед историей за признание еретика, избрание его как бы от имени нации, как если бы речь шла о древнем обычае избрания монарха пэрами.

Возникло три тенденции. Одни, а именно «политики», соглашались признать Генриха IV без всяких условий, другие — при условии немедленного отречения, и, наконец, третьи предпочли отказаться, удалиться в свои дворцы и замки и выжидать. Король с полуслова понял недомолвки. Он поселился в соседнем с Лувром доме, надел фиолетовый королевский траур и созвал своих советчиков. Накануне, в Медоне, он уже выслушал их мнения. Почти все высказались за то, чтобы возвратиться за Луару, сделать временной столицей Тур, набрать на Юго-Западе войска, затем вернуться на Север и воевать с Майенном и лигистами. Один Китри высказал противоположное мнение. Уйти из парижского региона — значит признать себя побежденным, а кроме того, бросить на произвол судьбы дворянство Пикардии, Иль-де-Франса и Шампани, которое последовало за Генрихом III и теперь наверняка переметнется на сторону Лиги. Генрих согласился с последним мнением.

2 августа днем дискуссия возобновилась по другому поводу. Догадываясь об уговорах, которым подвергнется их король, Ла Форс и д'Обинье заклинали его остаться верным протестантской вере как ради своей репутации, так и ради того, чтобы не оборвать связи с теми, кто давно и верно ему служит с опасностью для жизни. «Не сомневайтесь, что все они вас покинут, если вы отречетесь от протестантства», — говорили они и перечисляли страны, где королями были протестанты: Англия, Шотландия, Дания… и, наконец, Наварра! Три высших королевских офицера без колебаний и условий признали нового короля: д'Омон, д'Юмьер и Живри; последний воскликнул: «Вы — король храбрецов, и вас покинут только трусы». Подобный поступок мог послужить примером, и Генрих послал их сообщить об этом событии в лагеря пикардийских, нормандских и других дворян.

Санси был срочно послан в лагерь швейцарцев, которые собирались вернуться в свои горы, считая, что освобождены от контракта смертью Генриха III. Санси удалось уговорить их остаться, припугнув зверствами французских крестьян на обратном пути. Сорок швейцарских офицеров отбыли с ним, чтобы поцеловать руку новому королю и уверить его в их верности. Получив такую поддержку, Генрих IV мог увереннее вести себя на встрече, назначенной на вторую половину дня. В замке Гонди бурное заседание закончилось составлением резолюции. Герцогу Лонгвиллю предложили отнести ее тому, кого они продолжали называть «Наваррцем» но он отказался, и к Генриху IV отправился Франсуа д'О. Его речь пришлась не по вкусу ни королю, ни его друзьям. Д'О высокомерным тоном объявил условия для его признания королем Франции: «принять религию королевства вместе с королевством» или по крайней мере пообещать обучиться ее догматам, иначе ему придется довольствоваться убожеством звания короля Наварры, предпочтя его «блестящему положению короля Франции». По словам д'Обинье, д'О попросил гарантий для себя и своих друзей: «Мы желаем, чтобы вы не отдали наши жизни и честь в руки тех, кто нас оскорбил», то есть гугенотов.