Генрих IV

На восточной границе герцог Гиз готовился преградить путь наемникам, он укрепил свои позиции, отобрав у своего союзника, герцога Бульонского, города Рояруа и Рокур. Герцог Омальский взял Доллан, Ле Кротуа и попытался захватить Булонь, чей порт мог послужить базой для Армады. Собравшиеся в аббатстве Уркам лигистские принцы сплотили свои ряды вокруг кардинала Гиза и решили, если понадобится, не повиноваться Генриху III.

Новая игра королевы-матери

Возникшие обстоятельства внушили Екатерине Медичи страх перед лигистами и желание договориться с зятем. Из Шенонсо, куда она отправилась, чтобы быть к нему ближе, королева-мать сделала ему кое-какие авансы. Он же хорошо знал, что королевская казна пуста, что Генрих III не сможет вести войну в одиночку, что вся страна страдает от голода из-за неурожайного лета. «Почти по всей Франции, — писал Л'Этуаль, — умирающие с голоду люди ходят группами по полям, собирают недозревшие колосья и тут же жуют их, чтобы хоть как-то утолить голод». Толпы нищих наводнили улицы Парижа. Учитывая все это, хоть Генрих и согласился 10 августа на переговоры, он не спешил их начинать, не найдя, кроме того, в предложениях Екатерины «никаких признаков доброй воли».

Решив преодолеть все препятствия. Екатерина пустилась в путь, несмотря на нездоровье и небезопасные дороги, и проникла в самое сердце протестантской страны, слезно увещевая зятя: «Я прошу вас не терзать меня проволочками и доказать, что вы испытываете желание меня видеть, как неоднократно говорили нашим посланцам». Она назначила встречу в Сен-Межсане и прождала его там две недели. «Он издевается надо мной». Генрих с превеликим удовольствием заставлял ее томиться, он мстил за свою мать. Наконец он согласился встретиться с ней в замке Сен-Брис. Он прибыл туда первым вместе с Конде и Ла Тремуйлем. Приехавшая вскоре старая дама заигрывает с ним, обнимает, щекочет своими толстыми пальцами. Может, она пытается нащупать, носит ли он под камзолом кольчугу? Генрих расстегивает камзол и показывает ей свою незащищенную грудь: «Мадам, это не в моих правилах».

Последующий за этим мольеровский диалог был не менее пикантным: «Ну что, сын мой, давайте договоримся». — «За мной дело не станет, это как раз то, чего я желаю». — «Сначала скажите, каковы же ваши желания?» — «Мои желания, мадам, это желания Ваших Величеств». — «Оставим эти церемонии, скажите напрямую, чего вы просите». — «Мадам, я ничего не прошу и прибыл сюда только для того, чтобы получить ваши распоряжения». — «Нет, все же признайтесь без околичностей». — «Мадам, мне не в чем признаваться». Тогда Екатерина прибегает к колкостям, пытаясь его разозлить, потом снова обхаживает, журит, повествует о своих тяготах и огорчениях. «Мадам, эти тяготы вам нравятся и питают вас. Без них вы бы долго не прожили». — «В конце концов, наступил момент истины. Вы думали заполучить рейтаров, а у вас их нет», — сказала она ему. «Мадам, я здесь не для того, чтобы узнать об этом от вас». В заключение они договорились только о коротком перемирии, срок которого истекал через несколько дней, 6 января 1587 г.

Во всем этом нет ничего удивительного, так как, судя по переписке Екатерины и Генриха III, ни он, ни она не собирались идти на уступки. У старой сводни оставался единственный козырь, ее внучка, Кристина Лотарингская. Во время своего пребывания в Оверни Маргарита дала волю своему необузданному темпераменту. Недавно узнали, что в Юссоне она соблазнила своего тюремщика, приставленного к ней братом. Ее безнравственное поведение стало общеизвестным. Учитывая это, можно было расторгнуть брак короля Наваррского и женить его на Кристине. Генрих III воспротивился плану матери, он чтил брачные узы больше, чем сестра: «Я хочу, — писал он, — чтобы ее поместили в таком месте, где муж мог бы ее видеть, когда захочет, чтобы попытаться завести детей». Главное заинтересованное лицо, по-видимому, и не подозревало ни об одном из этих прожектов, и с 18 декабря страсти начали накаляться. Екатерина глумилась над ним. «Сир, — сказал ему герцог Омальский, — вы только думаете, что вы вождь гугенотов. Ваша власть зависит от старейшин Ла Рошели, и без их распоряжения вам не получить ни одного денье». Д'Обинье передал нам его ответ: «Мы не занимаемся денежными делами, ибо среди нас нет итальянцев (сам герцог был из итальянского дома Гонзагов). Я делаю в Ла Рошели все, что хочу, а хочу я только то, что должен».